Появление социологического дискурса, акцентирующего контраст между старым и новым типами социальной организации посредством понятий «симуляция реального», «виртуальная реальность», «киберпространство» и т. п., вслед за возникновением в 1970-1990-х годах новых тенденций позволяет утверждать, что все авторы, оперирующие при анализе общественных изменений различением реального и виртуального, не просто экспериментируют с новой метафорой, но концептуализируют описанный выше социокультурный сдвиг конца XX — начала XXI в. Однако при общности базовой метафоры и дихотомического различения «реальное / виртуальное» модели виртуализации существенно рознятся по характеру использования этих концептуальных средств.
Немецкий социолог Ахим Бюль в книге «Виртуальное общество. Экономика, политика и культура под знаком киберпространства» (1997) под виртуальным обществом понимает ««общество, в котором производство, распределение и коммуникация в значительной степени происходят в виртуальных пространствах, в киберпространстве». Понятие виртуального, таким образом, отождествляется с понятием компьютерной симуляции пространственных характеристик объекта. При таком подходе виртуализация, определяемая Бюлем как процесс перехода от индустриального общества к виртуальному, может рассматриваться только как результат компьютеризации. Согласно теории Бюля виртуализация — это опосредованный компьютеризацией процесс замещения реально существующих структур виртуальными конструктами.
Трактуя корреляцию тенденций компьютеризации и виртуализации как причинно-следственную связь, Бюль предлагает, по сути, историко-материалистическую трактовку современной трансформации общества. Он использует заимствованное у Маркса понятие способа производства и полагает, что ««виртуальное пространство конституирует виртуальный способ производства, который со своей стороны формирует классовую и социальную структуру». Однако этот тезис, воспроизводящий детерминистскую схему «производительные силы — базис — надстройка», остается лишь декларацией. В работе Бюля отсутствует анализ генезиса новых классов и новых форм классовой борьбы, а также новых форм идеологии и обусловленности новых форм государственного устройства новой классовой структурой. Дальше констатации фундаментальной роли технологических изменений для трансформации общества Бюль в направлении историко-материалистического анализа не идет.
Сила воздействия компьютерных технологий на социальные процессы определяется, по мысли Бюля, уникальными свойствами компьютера. От классических машин индустриального общества он отличается способностью быть машиной универсальной. Бюль выделяет четыре класса функций, выполняемых компьютером: средство работы (Werkzeug), средство мышления (Denkzeug), средство связи (Medium), виртуальная машина. В качестве универсальных машин компьютеры способны вызывать одновременные изменения во всех сферах общества, а в качестве виртуальных машин — формирование во всех сферах общества «параллельных миров», образуемых симуляциями реальных объектов/действий.
Общественные изменения, т. е. изменения институтов и процессов межиндивидуального взаимодействия, Бюль рассматривает в трех сферах — экономике, политике, культуре. При этом категория «виртуальное пространство» используется им не столько как буквальная характеристика внедрения компьютерных симуляционных технологий, сколько как метафора, охватывающая разнородные тенденции и придающая им смысл единого процесса. Сам Бюль определяет виртуальное пространство как «аксиальный принцип трансформационного процесса», т. е. как выявляемую в экономических, политических, культурных тенденциях парадигму изменений, а это отнюдь не то же самое, что виртуальное пространство как технический феномен (фактор общественного развития) или как род социального пространства (результат развития технологий).
Виртуальность экономики означает у Бюля не только использование в производстве компьютерных симуляций и организацию управления фирмой и маркетинга товаров на базе компьютерных сетей. К виртуализации экономики он относит: распространение практики децентрализованной и гибкой, меняющейся от проекта к проекту структуры фирмы; сетевую организацию маркетинга; расширение практики платежей посредством кредитных / банковских карт и т. д. Виртуальность этих феноменов — совсем иного рода, чем виртуальность созданного при помощи компьютера прототипа технического устройства или действующего в интернете магазина. Виртуальность гибкой организации или платежей с помощью пластиковых карт обусловлена замещением привычных материальных атрибутов институционализированных взаимодействий, что может происходить и без применения технологий виртуальной реальности.
Бюль справедливо полагает, что внедрение компьютерных технологий способствует развитию этих форм экономической деятельности, но тезис о том, что применение компьютерных технологий их порождает или делает возможными, противоречит фактам появления этих форм до появления компьютеров. Техноцентристская методологическая установка обуславливает истолкование Бюлем корреляции как однозначной причинно-следственной связи. Однако корректное применение декларированной детерминистской модели «технологии виртуальной реальности — виртуальное общество» предполагает исключение целого ряда тенденций из числа виртуализационных. С другой стороны, включение в предмет теории виртуального общества этих тенденций позволяет сделать теоретическую модель более адекватной фактическим изменениям. Бюль обозначенную дилемму никак не решает, в результате теоретическая модель виртуального общества остается двойственной, совмещающей заявленное следование принципам детерминизма и дедуктив-ности, характерным для марксистской теории развития, с использованием эмпирических обобщений на основе принципа индукции, что характерно для логики современных теорий изменений. Эта двойственность логической структуры теории Бюля прослеживается и в описании им становления политики и культуры виртуального общества.
Виртуальность политики означает, во-первых, ослабление суверенитета национального государства, обусловленное в представлении Бюля развитием экономических и информационных обменов посредством глобальной компьютерной сети, а во-вторых — кризис институтов представительной демократии в условиях «фрагментации общественности» (Fragmentierung der Offentlichkeit) и возникновение проектов кибер демократии, т. е. перенесения процедур политической коммуникации и голосования в компьютерные сети.
Попытка представить коммерциализацию и политизацию интернета в качестве фактора релятивизации национально-государственного суверенитета весьма проблематична. Интенсификация экономических, информационных, культурных обменов через национально-государственные границы началась задолго до появления интернета, и превращение североамериканской компьютерной сети в глобальную вполне можно представить как результат, а не фактор релятивизации национально-государственного суверенитета. В отношении же кибердемократии Бюль, по сути, использует модель, противоречащую его изначальной позиции. Не компьютеризация ведет к виртуальности, а виртуальность — нарастающая эфемерность, иллюзорность демократических институтов — провоцирует компьютеризацию демократических процедур.
Виртуальность культуры Бюль трактует как «власть цифровых и также пространственно иллюзорных образов» в воспроизводстве знания, искусства, повседневной жизни, субъекта восприятия/действия. Использование компьютерных симуляций как моделей реальных объектов и как средств визуализации абстракций/фантазий, трансляция симуляций посредством интернета конституируют виртуальное пространство культуры. Но Бюль рассматривает в качестве тенденции виртуализации культуры и возникновение постмодернизма, тогда как последний явно представляет собой возникшую вне киберпространства форму «власти» иллюзорных образов, не привязанных к реальности. Применительно к культуре понятие виртуальности у Бюля столь же двойственно — буквально и метафорично, — что и при описании тенденций в экономике и политике.
Таким образом, разнородные тенденции в сферах экономики, политики, культуры обобщаются Бюлем с помощью различения «реальное / виртуальное», и его теоретическая модель становления виртуального общества представляет экономику, политику, культуру в качестве сфер, где параллельно развертываются аналогичные процессы, а не в качестве звеньев причинно-следственной цепи. Эта теоретическая модель противоречит его исходной концепции виртуального общества, выдержанной в духе марксистской теории развития. Заимствуя объяснительные схемы у Маркса, Бюль невольно оказывается последователем того технологического детерминизма, за который он критикует создателей теорий информационного общества. Использование детерминистской схемы «новые производительные силы — новые общественные отношения» сводит исследуемую трансформацию общества к совокупности социальных эффектов компьютеризации. Виртуализация рассматривается либо как технологический процесс, имеющий социальные последствия, либо как процесс социальный, но опосредованный компьютерами и без компьютеров невозможный. В результате происходит теоретическая фетишизация технологий виртуальной реальности.
Последователем теории постиндустриального общества Д. Белла американским социологом Мануэлем Кастельсом в книге «Развитие сетевого общества» (1996) предложена модель «культуры реальной виртуальности». Согласно Кастельсу современные СМИ с применением мультимедийных и интерактивных технологий образуют коммуникационную систему, в которой реальность, т. е. материальное и символическое существование людей, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, где образы становятся уже не средством передачи опыта, а собственно опытом. Очевидно негативная оценка Кастельсом феномена виртуальности восходит к постулату Д. Белла о знании как основе информационного общества. Виртуализация «опыта» при таком подходе может рассматриваться как побочный «дезинформационный» эффект, как непредвиденное частное (ограниченное сферой культуры) социальное изменение, искажающее, но не нарушающее общий ход развития постиндустриального общества. Оно формируется как социальная организация, соответствующая новым технологиям или, как предпочитает выражаться сам Кастельс, воплощенная в новых технологиях.
Здесь перед Кастельсом, придерживающимся принципа техно-социаль-ного детерминизма, открываются, по существу, три различные перспективы интерпретации современных тенденций:
- развитие информационных технологий как технологий производства и распространения знания вызывает формирование информационного общества;
- развитие коммуникационных технологий как технологий связи вызывает формирование сетевого общества (network society);
- развитие технологий виртуальности как технологий производства и распространения «образов» вызывает формирование виртуального общества.
Однако Кастельс эти перспективы не различает и никак не соотносит, в результате его концепция утрачивает определенность, а теоретическая модель оказывается рискованной. Вопреки исходным принципам его теории, сетевое общество можно трактовать и как информационное, и как дезинформационное.
Определение Кастельсом феномена виртуальности через понятие «образ» и без жесткой привязки к компьютерным технологиям создало возможность разработки им полноценной социологической теории виртуализации, однако ограничив себя рамками классической доктрины постиндустриализма, он оказался просто не в состоянии разглядеть эту возможность.
Теории А. Бюля и М. Кастельса являются техноцентристскими — они сводят виртуализацию общества к компьютеризации и к социальным последствиям компьютеризации. Такой подход неверен, поскольку интенсивная компьютеризация началась уже вслед за началом процессов виртуализации. Подлинно социологический подход к разработке теории виртуализации предполагает выявление социальной обусловленности компьютеризации.