Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) — выдающийся русский просветитель, историк-государствовед. Родился в семье симбирского помещика. Получив солидное образование, очень скоро сформировался как известный писатель-публицист, историк и стал ключевой фигурой русской культуры начала XIX в. По словам П. Вяземского, в Карамзине «начинается, вертится и сосредоточивается все русское просвещение».
Будучи к тому же политическим мыслителем, Карамзин не мог не примерять западноевропейский либерализм, либеральные идеи свободы, идеалы политической власти к существующим формам государственного устройства России, к русским политическим традициям самодержавной власти, основанным на нравственных критериях.
Высшим проявлением консервативной мысли великого историка была «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811). «Записка», написанная по просьбе великой княгини Екатерины Павловны (младшей сестры Александра I), — выдающееся произведение русской политической мысли. Это один из первых аналитических политологических трактатов первой половины XIX в., отразивший недовольство автора либеральным курсом реформ Александра I и М. Сперанского. Холодно воспринятая императором, она не получила широкого распространения, однако стала известна в верхах русского образованного общества и приобрела значение определенного идеала преодоления абсолютистско-бюрократического полицейского государства.
Показав, насколько сильны были консервативные настроения в сознании просвещенного русского дворянства, Карамзин главными его составляющими считал сильного монарха, опирающегося на законы, мораль, религию, сохраняющего незыблемость основ самодержавия и крепостного права.
«Самодержавие есть Палладиум России, целостность его необходима для ее счастья».
Политические проблемы решались им только в истинах этики. К свободе, полагал он, надо «готовить человека исправлением нравственным», и «для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу».
Пытаясь свести несводимое — самодержавие и закон, Карамзин полагает, что этим сохраняется незыблемость самодержавия и крепостного права как основы национальной самобытности, обусловливающей ее связь с этическими принципами. Эта основа может ограничиваться только христианским нравственным законом и никаким другим, тем более законом в либеральном смысле. Законы в традиционном смысле Карамзин понимал как нормы поведения, извлеченные из «собственных понятий нравов, обыкновений, местных обстоятельств». Такое понимание резко расходилось с пониманием тех, кто пытался подменить форму законов русских чужеземными формами. Например, он полагал, что «наполеоновская форма законов чужда для понятия русских ... и не время теперь предлагать россиянам законы французские».
Направляя свою критику главным образом против Сперанского, фаворита Александра I, обвиняя его в плагиате Наполеонова Кодекса, Карамзин высказал в консервативном духе несколько предложений, касающихся систематизации традиционных форм российского законодательства.
«Для старого народа, — писал он, — не надобно новых законов: согласно со здравым смыслом, требует от Комиссии систематического предложения наших».
По его мнению, прежде всего необходимо «привести в порядок, дополнить и исправить существующие законы», включая их в «полную свободную книгу российских законов».
Большое внимание Карамзин уделил характеристике петровских реформ как наглядной иллюстрации того примера, когда «страсть нового преступает границы благоразумия государя».
«Если история, — пишет он, — справедливо осуждает Петра I за излишнюю страсть к подражанию иноземным державам, то оно в наше время не будет ли еще страшнее?»
Как консерватор, Карамзин призывает сохранить все то, что сохранялось веками, и с сожалением говорит об упущенной «возможности нынешнего монарха к возвращению к екатерининому царствованию». Он высоко оценивает искреннее почтение императрицы к древним учреждениям и нравственным добродетелям, что снискало ее власти почтение и признательность народа. По мнению Карамзина, Екатерина II сделала многое: «очистила самодержавие от примесов тиранства»; смягчила самодержавие, не утратив его силы. В то же время великий историк не обходит вниманием и слабые стороны ее правления. Характерной особенностью государственных учреждений при Екатерине II было наличие внешних форм при отсутствии основательности. Законодательство носило характер умозрительного совершенства. Тем не менее, сравнивая эпохи царствований в Российской империи, Карамзин приходит к выводу, что «время Екатерины было счастливейшее для гражданина российского, едва ли не всякий из нас пожелал бы жить тогда, а не в иное время».
России, отмечал он, требуется длительный этап государственного просвещения, в рамках которого образование предстоит дать всем сословиям, обеспечить всеобщую народную грамотность через преобразование государственных институтов на основе подготовки грамотных, специально обученных для управления чиновничьих кадров. А преждевременное введение конституции в России, о чем мечтал Сперанский, — «это все равно что нарядить какого-нибудь важного человека в гаерское платье».
Реформа государственного управления Сперанского разрушала, по мнению Карамзина, систему самодержавной власти, созданной Петром I и Екатериной II, поставив под контроль Государственного совета самого монарха. Отныне не Совет прислушивается к государю, а наоборот. Карамзин против придания Совету статуса государственного, в действиях которого он усматривал явное стремление реформатора ограничить власть самодержца.
«Самодержавие основало и воскресило Россию... Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?»
Рассуждая о системе политического управления в России и о способах предотвращения злоупотреблений общей власти, Карамзин предлагает придерживаться определенных принципов и правил. Во-первых, система политического правления должна быть согласна с традиционной формой истинно монархической власти, соединившей в единство действий силы в центре и на местах. Карамзин предлагает уравновесить центральную власть с усовершенствованной системой власти на местах. Во-вторых, в духе макиавеллистских рассуждений о способах побуждения к добру и обуздания зла Карамзин предлагает не только умело оценивать достоинства государственных деятелей, поощрять их наградами, но и пресекать преступления властей страхом наказания.
Таким образом, просветительское творчество Карамзина сочеталось с ярко выраженной консервативной идеологией, в некотором смысле схожей с западноевропейским консерватизмом. Охранительные идеи и общественно-политическая деятельность Карамзина оказали огромное влияние на характер идейной борьбы русской образованной общественности, находящейся на историческом перепутье в начале XIX столетия.
Славянофилы
Начиная с 30-40-х гг. XIX в. носителями консерватизма были славянофилы. Несмотря на сильный либеральный элемент в их политическом учении, следует отметить в целом консервативный характер их мировоззрения. В становлении идеологии русского консерватизма, включая идеологическую форму консерватизма славянофилов и «почвенников», следует видеть реакцию на Великую французскую революцию, декабрьские события 1825 г., западнические взгляды П. Чаадаева.
Особенностью славянофильской консервативной идеологии, при всем ее отличии с либерализмом в оценке западных духовных ценностей, было то, что она сочеталась с умеренным либерализмом, исходила из совместимости коллективистского начала с личностным, государственного с общинным. Духовным истоком консерватизма славянофилов была русская православная традиция с ее идеями великодержавности, национально-культурного своеобразия, социокультурной самобытности развития России, охранения духовно-нравственных ценностей. Их традиционализм выражался в сочетании рассудочности с религиозностью, веры — со знанием, самобытности — с открытостью.
Главным фактором разрешения всех противоречий славянофилы считали крестьянскую общину с ее общинным землевладением. «Принадлежность поземельной собственности обществу», в отличие от Запада, где «поземельная собственность» принадлежит «частной личной самобытности», составляет основу своеобразия, развития русского общества. По их мнению, в мудрой системе политического управления соединяются свободомыслие народа (внутренняя свобода) с самодержавной властью (внешняя необходимость). Ложность западноевропейского политического порядка они усматривали в том, что западное общество пошло путем «внешней правды, путем государства». Учение славянофилов нацелено на возрождение исторической памяти национального самосознания, на воспитание русского народа в духе московской старины, сбережения древнерусских традиций, российского уклада жизни: патриархальности, религиозной смиренности, соборности, патриотизма, защиты самобытной исторической судьбы русского народа. В итоге вывод: «Нам нечему учиться у Запада, в Древней Руси все было» (К. Аксаков), и только при Петре I преступное подражательство со стороны высших слоев русского общества привело к отрыву политической власти от традиционных форм политической жизни. В исследованиях политических форм древнего правления четко прослеживается влияние Карамзина, создавшего благородный миф о древней и новой России.
Особенностью славянофильского типа консерватизма является признание примата духовности над государственными структурами. Государство не цель, а средство (например, для К. Аксакова русский народ — народ негосударственный, неполитический, он только блюдет крепость власти, но не государствует, подменяя совесть внешними формальными законами. В нем отсутствует рабское поклонение законам, что отличает его от европейцев).
Идеализация русской истории и неприятие западной цивилизации в его крайней форме проявились особенно в консерватизме К. Аксакова. И. Киреевский, А. Хомяков, указывая на пороки западной цивилизации, в то же время признавали ее достоинства. К. Аксаков был более ортодоксальным консерватором. Отрицание всего западного, пагубно влияющего на русское общество, сопровождалось утверждением высоких качеств русского народа, космополитизм Запада противопоставлялся социальному альтруизму России. Можно говорить о его фанатической преданности только одной идее — «Россия — идеал общежития». Он видел только темные стороны западной цивилизации: насилие, враждебность, ошибочную веру (католицизм и протестантизм), склонность к театральным эффектам, «слабость». И действительно, вся жизнь этого идеолога славянофильства была посвящена главной задаче — развенчать чары петровской эпохи и пробудить традиционный религиозно-нравственный дух русского народа.
И. Киреевский в споре с А. Кошелевым рассматривает государство как временное мирское начало, и только, по его мнению, верующий разум, вечная церковь, т. е. соборное общество, способны одухотворить и заставить его служить вечным целям, стать гарантом духовно-нравственного развития личности. «Признать святость нравственного лица нельзя, не признавая святости вечных нравственных истин, которых источник и средоточие есть вера»2. Следует заметить, что, по мнению Киреевского, не святость нравственна, а нравственность свята. Славянофилы ставят нравственность впереди религии, делают нравственность ее основным содержанием (ср. Конта и Толстого). В статье «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» Киреевский говорит о русском человеке, выросшем и воспитанном под влиянием внутреннего убеждения, церкви и бытовых преданий, сохраняющем свою самобытную образованность и только «роднясь с западной образованностью, русский человек почти уничтожает свою народную личность».
И. С. Аксаков, несмотря на некоторое влияние на него западноевропейского либерализма (особенно в вопросе границ деятельности государства), был противником представительного правления, полагая, что данная система не способна ограничить государственную стихию, и не исключал превращения парламента в деспотическое правление. Истинные пределы государственной власти может поставить только общество — как явление неполитическое.
Аксаков выступал за сохранение самодержавия и православия как основы русского начала, русского духа. Для него государство — необходимый структурный элемент общества, однако «не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человеческую», поскольку «общественный и личный идеал человека стоит выше всякого совершенного государства». Он стремится своими выступлениями в печати остановить «растущее внутри государство», определить границы его компетенции. В более поздний период своего творчества (к началу 1880-х гг.) И. Аксаков отходит от либеральных воззрений славянофилов. В отличие от Ю. Самарина, А. Кошелева, В. Черкасского, он выступил против деления политических направлений на либеральные и консервативные. Однако это не меняло существа его позиции по отношению к этим направлениям, а лишь подчеркивало его намерение реализовать до конца либеральные реформы в России, начатые Александром II, на которые он вначале возлагал большие надежды. Но в условиях неохватных размеров государства с его разросшейся армией чиновничества, косности социальной структуры общества с его давно изжившей себя сословностью ожидание осуществления либеральных реформ вызывало у Аксакова лишь разочарование.
Идеологи славянофильской ориентации и возникшее в 1860-х гг. на основе идейного родства со славянофилами почвенничество (А. Григорьев, братья М. М. и Ф. М. Достоевские, Н. Н. Страхов) видели спасение русского народа не в радикальном преобразовании структуры общества и государства, а в традициях народа, в его правде, духовных ценностях, в чистоте идеалов христианской справедливости и братства. Их консерватизм органично сочетался с элементами стихийного демократизма, либерального консерватизма и «социализма народа русского» (Ф. М. Достоевский).
Федор Достоевский
Социально-политические воззрения Федора Михайловича Достоевского (1821-1881) нельзя рассматривать в отрыве от духовных основ, от философско-религиозной, антропоцентристской концепции, поскольку он исходит из анализа противоречивой природы и сущности души человеческой, заключающей в себе непримиримую борьбу доброго и злого начал. В этом сила Достоевского как писателя-реалиста, который глубоко объясняет общество (государство, власть, законодательство), находящееся в кризисном состоянии, указывая причины этого кризиса и пути выхода из него. Эти аспекты наиболее полно выражены в знаменитом «Дневнике писателя», издававшемся в последние годы его жизни, где содержится богатый материал для анализа его социально-политических идей.
Проникая мыслью в глубь явлений души человеческой, Достоевский приходит к выводу: натура человека единослитна и содержит одновременно сознательное и бессознательное, доброе и злое, благоразумное и легкомысленное, она «действует вся целиком всем, что в ней есть».
Проявление воли, свободы человека, попирающей человеческие (общественные и природные) законы, присуще и людям, обладающим сильным умом, может привести даже самого лучшего человека к огрублению и отупению, «к привычке до степени зверя», а общество, равнодушно смотрящее на такое явление, может быть заражено в своем основании2. Самостоятельное «вольное хотение» или «свободная воля», своя фантазия, раздраженная иногда до сумасшествия, которую легко можно выразить в формуле:
«Нет ничего святого, все дозволено!» — вот это, заключает герой Достоевского, и «есть та самая выгодная выгода, которая не под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории разлетаются к черту».
Таков, по замыслу Достоевского, механизм расстройства человеческого духа, такова трагическая сущность подпольного сознания, рождающего свободу, оторванную от этических начал, сознания, ставшего на пути творения зла.
В 1871 г. Достоевский под сильным впечатлением от процесса над нечаевцами написал роман «Бесы». В нем проявились социально-политические черты и характер его мировоззрения, отвергающего политический авантюризм, разрушительный нигилизм, западничество. Исходя из фактов судебной хроники и личных наблюдений, на основе многолетнего опыта исследования тайны человеческой души, Достоевский не только создает собирательный образ главных бесов — «сверхчеловеков», но и как писатель-реалист раскрывает разнообразные типы, характеры бесовщины, показывает, каким образом они возникли в современном обществе.
Бесовщина — социально-политическое явление, самый разрушительный тип нигилизма, представленный в философских произведениях Ф. Ницше и ставший выражением его собственных воззрений. Достоевский раньше немецкого философа и глубже всех тех, кто занимался проблемой свободной личности, «сверхчеловека», раскрыл социально-психологическое и политико-идеологическое содержание сознания «сверхчеловека», квалифицируя его как «болезнь беснования» культурного слоя интеллигенции, оторвавшейся от национальной почвы и превратившейся в мерзость.
Достоевский в романе выводит целую плеяду нигилистов, революционеров-разрушителей, классифицируя их по типам: чистые социалисты, кабинетные теоретики-книжники, борцы «за правду», за «великую цель», практики — политические авантюристы и мошенники. Он подверг критике течение крайне левых революционеров (бланкистов, анархистов), их проект устройства будущего вульгарно-казарменного, тоталитарного общества.
В романе выразителем и автором такого проекта представлен П. Шигалев — фанатик-честолюбец, организатор «земного рая», общества беспрекословного повиновения и стадного равенства, общество насилия, беззакония, нетерпимости к истинному равенству, к образованию, к религии, к инакомыслию. Доносительство, клевета, убийство — важные средства в технологии власти этих господ. А главное, стадное равенство меньшей части общества — рабов. «Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина», — говорит главный герой романа Петр Верховенский.
Петр Верховенский, человек решительного действия, союзник и единомышленник Шигалева, пытающийся на практике реализовать его проект общественно-политического устройства, применяя самые зверские способы и методы. Его главная политическая цель — захват власти и беспощадное развращение и разрушение общества. Достоевский описывает тактику Верховенского: «Мы уморим желание; мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство... Но одно или два поколения разврата необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, вот чего надо!»2
По контрасту с бесовщиной Достоевский создает близкий ему по духу другой трагический образ — студента Ивана Шатова, ставшего главным объектом политического убийства. Шатов пришел в тайную организацию из низов с целью изменить существующие социально-политические условия разложившегося общества. Его принцип — вознесение народа до Бога. «Народ, — утверждает он, — тело божие... Только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя остальные народы имели своих особых и великих Богов. Единый народ «богоносец» — это русский народ»3. Эти мысли Шатова созвучны идее Достоевского о воссоединении народов под православной верой России и оздоровлении погрязшей в безнравственности и потерявшей Христа буржуазной Европы.
Распознав истинные намерения вождей заговорщицкой организации, Шатов решил порвать с ней и по решению центрального комитета тайного общества был приговорен к смерти. Убийство Шатова Достоевский в романе изображает как начало возмездия, разгрома преступной организации, превратившейся из политической организации в уголовную. По его замыслу, зло должно быть наказано. «Пресечь силой навсегда злодейство», по Достоевскому, есть выражение идеала русского народа, волновавшего целые поколения.
Распознав болезненные и опасные политические тенденции 60-70-х гг., Достоевский не только сделал активную попытку развенчать окончательно политический авантюризм, революционный экстремизм, показать их опасность для общества (и, естественно, обреченность их), но и продемонстрировал, к чему могут привести идейно-политические блуждания той части интеллигенции, которая оторвала себя от Бога, от Христа, от христианских нравственных норм, от народа.
Итак, в политическом романе «Бесы» как ни в каком другом Достоевский со всей откровенностью и четкостью выразил свои политические взгляды, свое отношение к русской революции и различным движениям (народничеству, анархизму, либерализму с его крайним индивидуализмом и другим организациям и движениям) с позиции политического консерватизма.