В своей книге «Философия политики» я высказывал свое суждение относительно условности понятий «политика» и «экономика» и их разделения, притом решительно возражал против всякого противопоставления двух сфер деятельности, покрываемых данными понятиями.
То, что называют экономикой (сразу замечу, что само это понятие в высшей степени относительно), есть имманентная часть общественной жизни, в которой переплелись тесным и неразрывным узлом экономические, политико-правовые, национальные, культурные, а тем самым — исторические составляющие. Даже такие, казалось бы, сугубо «экономические» понятия, как собственность, производительные силы или производственные отношения, — не столько экономические, сколько политико-юридические и культурно-исторические. Вот почему брать и изучать некую «экономику» отдельно от права и политики каждого данного общества — пустое и бесплодное занятие: они существуют в неразрывном единстве, в постоянной взаимообусловленности и взаимопереходе одного в другое. Самостоятельность, независимость каждого из них условна, относительна, «академична»; абсолютно лишь их единство в рамках общей для них культурной и политической среды.
Государство же как высшая форма организации общества, а тем самым и как высшая форма выражения политики имеет несомненный приоритет над всеми более частными сторонами его жизни, как бы те ни назывались. Не от экономики зависит состояние государства, а от состояния государства — экономика. Как и в случае с другими сторонами жизни общества — семьей, нравственностью, правом и т.д., распад «экономики» идет вслед за распадом государства, то есть его причины всегда политические в полном значении этого слова. И наоборот: «экономика» процветает там, где за ней стоит сильное государство. Вот почему, если быть последовательными в вопросе о соотношении экономики и политики, то более точным и более отвечающим действительности было бы суждение, что экономика, рассматриваемая как общественные отношения, есть составная часть политики, относящаяся к сфере регулирования производства, распределения и потребления.
Во избежание всяких кривотолков необходимо сразу же внести здесь ясность: так называемая сфера экономики, экономических интересов и т.п. присуща, по сути дела, исключительно государственной форме человеческого бытия. Это положение весьма важно для понимания соотношения экономики, политики и права. В первобытных, догосударственных формах общества никакой «экономики» как особой сферы деятельности или общественных отношений попросту не существовало — имела же место, говоря условно, единая, неразделимая хозяйственная деятельность общины. Если она и была дифференцирована, то в соответствии с естественными признаками (полом, возрастом, средой обитания), и целью ее было поддержание физического существования и обеспечение простого воспроизводства жизни общины. Точно в таком же смысле мы можем назвать «экономической» жизнедеятельность пчелиного роя.
«Экономика» как таковая возникает вместе с появлением и развитием частного интереса и связанной с ним частной собственности, одновременно с социально дифференцированной городской жизнью, а значит — с появлением государства и права. И этот факт есть та самая «печка», танцуя от которой, мы сможем лучше разобраться в сложном узле «политика — право — экономика».
Для начала замечу, что действие экономики, коли уж говорить о ней как о некой отдельной сфере, по самой исконной природе своей носит стихийный и разрушительный для общества характер: она подавляет свободу человека со всей беспощадностью природных стихийных сил. Она целиком зиждется на частном эгоистическом интересе, который имманентно содержит в себе скрытый конфликт, готовый каждое мгновение вырваться наружу.
«Там, где господствует только интерес, — замечает Дюркгейм, — ничто не сдерживает сталкивающиеся эгоизмы: каждое "я" находится относительно другого "я" на военном положении, и всякое перемирие в этом вечном антагонизме не может быть долговечным. Интерес же, как известно, самая непостоянная вещь на свете: сегодня мне полезно соединиться с вами, завтра то же основание сделает из меня вашего врага».
Общество, в котором господствовал бы только частный интерес, где «экономика» ничем не сдерживалась бы, попросту не могло бы существовать как таковое — оно представляло бы в этом случае полное выражение гоббсова «естественного состояния» с его «войной всех против всех». Во многом именно обузданию стихийной силы экономики и служит политическая воля, воплощенная в государстве и его властных структурах. Не будь ее, люди оказались бы игрушкой слепых неуправляемых сил и были бы порабощены ими. Вся история развития государства есть, собственно, история борьбы политической воли и общего интереса, олицетворенных в государстве, против стихийных экономических сил и эгоистического частного интереса. Борьба эта принимала различные, подчас причудливые формы, шла под различными идейными, политическими, религиозными или иными лозунгами, но в основе ее всегда был конфликт между частным и общим интересом — конфликт, который и породил в итоге государство. В этой борьбе важнейшим средством, главным оружием со стороны государства было и остается право, закон. И отнюдь не случайно, что в последние два столетия вместе с развитием производительных сил чрезвычайно выросли экономические функции государства, и можно утверждать, что они выдвинулись на передний план, затмив по своей важности военные, административные, культурные и прочие сферы его деятельности.
Соответствующим образом возрастал, усложнялся и механизм их правового, юридического обеспечения и регулирования. В то же время сама экономика из сферы частного интереса во все большей мере переходила в сферу интереса общественного, публичного, общегосударственного. Тем самым она требовала к себе все большего внимания со стороны публичной власти и, соответственно, — усиления всех аспектов правового регулирования ее деятельности.
Этот момент отмечал Гегель. Приведу на сей счет некоторые его суждения, сохраняющие свою актуальность и в наше время, особенно у нас в России с ее резким креном в сторону чуть ли не повального освобождения многих сфер экономики от государственного надзора и регулирования.
«Всеобщие дела и общеполезные мероприятия, — писал Гегель, имея в виду экономику, — требуют надзора и заботы публичной власти». Спрашивается, почему? Потому что «различные интересы производителей и потребителей могут вступить в столкновение друг с другом, и хотя в целом правильное отношение между ними устанавливается само собой, но соглашение между ними требует также урегулирования, сознательно предпринимаемого стоящей над ними инстанцией».
И далее:
«Право на такое урегулирование отдельных вопросов (например, установление твердых цен на товары, необходимые для удовлетворения общих жизненных потребностей) основано на том, что публичное предложение товаров всеобщего повседневного потребления имеет в виду не индивида как такового, а индивида как всеобщее, как народ, обеспечение права которого не быть обманутым... может быть в качестве общего дела передано публичной власти и осуществлено ею.
Но более всего всеобщая забота и руководство необходимы вследствие зависимости крупных отраслей промышленности от внешних обстоятельств и совершаемых вдали комбинаций, которые не могут быть в своем взаимодействии приняты во внимание отдельными индивидами, интересы которых связаны с этими сферами».
В приведенном отрывке Гегель в весьма, я бы сказал, мягкой форме выразил реально более жесткое соотношение политической власти и экономики. Можно было бы легко показать на исторических примерах, что там, где существовало сильное и ответственное государство, везде политическая воля в лице публичной власти одной из приоритетных (если не самой приоритетной) своих задач считала обуздание и регулирование стихийных экономических сил, прежде всего с помощью права, а нередко и с помощью прямого физического насилия. Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть такие замечательные письменные памятники глубокой старины, как Библия (Ветхий Завет), «Артхашастра, или Наука политики», «Книга правителя области Шан», «История Рима» Тита Ливия и другие, в которых многие страницы посвящены дотошному рассмотрению и формулированию норм регулирования именно экономической деятельности государства на основе подчас очень жестких рекомендаций. И, надо заметить, делалось это с глубоким пониманием проблемы, равно как и осознанием ущерба, который может быть нанесен обществу свободным развитием так называемых экономических сил.
В этой связи не откажу себе в удовольствии привести отрывок из «Книги правителя области Шан» (V в. до н.э.), в котором ее автор Шан Ян точно определяет тот вред, который приносит государству (а значит и всему обществу) свободное обращение в нем золота. Он пишет:
«...Если государство поощряет распространение золота внутри границ, то оно лишится и золота и зерна; зернохранилища и сокровищницы будут пусты, и государство ослабеет. Если государство поощряет производство зерна внутри границ, то оно будет иметь и золото и зерно, зернохранилища и сокровищницы будут полны, и государство станет могущественным».
И это было сказано двадцать пять столетий тому назад! Многие же (в том числе экономисты) до сих пор не могут понять высказанную в нем очевидную истину. Отрывок этот было бы весьма полезно не только прочитать, но и зарубить у себя на носу нынешним российским сторонникам монетарной системы и свободного хождения иностранной валюты, вследствие чего страна вверглась в экономический и финансовый хаос и дезорганизацию, а сельское хозяйство — в упадок. России тем дольше не выйти из них, чем дольше будет сохраняться свободное обращение валюты, операции с которой стали для многих источником получения быстрых и баснословно огромных прибылей, притом с минимальным риском и минимальной затратой сил и энергии. В этих условиях никто, как очевидно, не захочет вкладывать средства в производительную сферу, позитивная отдача от которой приходит лишь с годами, притом при огромной затрате сил, средств и энергии и в условиях жесткой конкуренции со стороны более качественных иностранных товаров. Но чтобы такое инвестирование началось, не обойтись без соответствующей политики публичной власти и ее правовой деятельности, направленной на поощрение, поддержку и защиту отечественных товаропроизводителей с помощью хорошо разработанной системы правовых норм.
Когда порой приходится слышать или читать призывы типа: «государство не должно вмешиваться в экономику» или: «освободить экономику от политики» и т.п., то становится вполне очевидно, что эти лозунги рождаются либо вследствие дремучей безграмотности, либо, чаще всего, как спекуляции для достижения политических целей, либо вследствие того и другого. В основе стоящих за ними взглядов и убеждений — все те же, всосавшиеся уже в кровь ложные дихотомии: «государство VS гражданское общество», «политика VS экономика»; все то же их противопоставление, все тот же «атомистический», несистемный подход к обществу как к механической совокупности разных «частей», «узлов», «органов», связанных в лучшем случае механическим взаимодействием, как в каком-нибудь моторе.
Отсюда самые дикие представления, что «экономику» можно менять, чинить, реформировать саму по себе в отрыве от других «частей» и «узлов», попытка чего, кстати, и была предпринята в России в 90-е годы прошлого столетия. Следствием этого стал чудовищный развал всего социума, всего общества — развал, от последствий которого России не оправиться еще долгое время. Незнание или забвение того кардинального факта, что государство есть органическая целостность, все «части» которой составляют единство, которые взаимообусловливают друг друга, выполняя при этом каждая свою функцию, жизненно важную для всех других «частей», — ведет обычно к социальным катастрофам, от которых обществу приходится долгое время приходить в себя.
В этом же ключе должно рассматривать и право. Когда мы говорим, что право есть средство в руках государственной власти, то менее всего это надо понимать в механическом смысле, то есть воспринимать право как некую «дубину» в руках власти, с помощью которой она усмиряет непокорных граждан или подгоняет деятельность тех или иных сфер под свой каприз. Примерно так смотрят на связь государства и права юристы и правоведы либерального толка. Но право на деле есть столь же органическая часть общественной, коллективной жизни, каковой являются политика, экономика, культура, искусство, религия и всё остальное. Право растет и развивается не в отрыве от них, а вместе с ними и в самой тесной и неразрывной связи с ними. Да, оно служит регулирующим средством в руках публичной власти, но ведь сама публичная власть и это средство — не какие-то внешние, чуждые целостному общественному организму наросты, а суть его имманентные органические части, развившиеся из самого организма и служащие ему, но с тем лишь существенным отличием от других его частей, что они выражают, обеспечивают и защищают не частные, а общие условия его существования.
Все эти положения, однако, за пределами понимания некоторых современных юристов и правоведов как за рубежом, так и в нашем собственном отечестве. И этот печальный факт вынуждены признать и некоторые западные исследователи. В этом смысле интерес представляет коллективный труд немецких правоведов под общим названием «Право как инструмент экономической политики: сравнительный и критический подход» под редакцией профессора Т. Дайнтита. Некоторые положения этой книги могут представлять интерес и для российского читателя. Кроме того, они служат еще одним подтверждением правоты развиваемых здесь положений и взглядов.
Итак, Дайнтит начинает с констатации факта, что многие правоведы весьма болезненно и даже неприязненно реагируют на положение, что закон есть инструмент политики. Но даже те, кто не находят в нем ничего предосудительного, признают, что отношение между правом и политикой остается весьма проблематичным. Сам же Дайнтит с полным на то основанием связывает право с экономической политикой власти, под которой он понимает «все целенаправленные правительственные действия, конкретная или заявленная цель которых есть улучшение экономического благосостояния всего населения или его части, за что власть и несет полную ответственность».
Данное определение, однако, можно признать верным лишь отчасти, поскольку экономическая политика правительства гораздо шире и ее цели более разнообразны. Но дело не только в этом. Здесь главным и важным является признание Дайнтитом правительственного, то есть властного источника экономической политики, и уже отсюда просматривается ее прямая связь с правом. Начать с того, что публичная власть как таковая регулирует различные сферы общественной жизни путем соответствующей политики, понимаемой в данном случае как деятельность, направленная на достижение каких-то общественно значимых целей. Практическая реализация такого рода целей возможна лишь с помощью имеющихся в распоряжении всякой публичной власти средств. Какими бы эти средства ни были (даже насильственными), они, поскольку мы соотносим их с публичной властью, являются легитимными, а тем самым правовыми, уже вследствие признания того факта, что власть обладает монополией на применение средств принуждения. И здесь не имеет значения, идет ли речь о средствах административного, судебного, полицейского или иного воздействия.
Тут все, казалось бы, ясно, но как только вопрос касается сферы экономики, ясность исчезает, появляются озабоченность и всякого рода сомнения и возражения. Их суть станет понятнее, если слова «экономическая политика» заменить словами «вмешательство государства в экономику», которыми особенно любят оперировать либеральные правовые концепции, видимо, всерьез полагая, что экономика есть некий особый мир, действующий по своим, независимым от общества законам, и что в ней будто бы действуют не обычные люди со своими эгоистическими интересами, а некие неведомые существа.
В этих достаточно широко распространенных концепциях, как в фокусе, сконцентрированы не только все индивидуалистические принципы естественной теории права, но и механистический взгляд на государство, плюс всё то же надуманное противопоставление государства и гражданского общества* и анархизм либерального мышления XIX-XX веков. Эти концепции особый акцент делают на делении права на публичное и частное, что не признавалось, как мы помним, ни Кельзеном, ни другими видными правоведами. Деление это имело и продолжает иметь целью «теоретическое» обоснование все той же пресловутой дихотомии по схеме: сфера деятельности государства покрывается публичным правом, а вот сфера гражданского общества, в том числе и экономики, — правом частным, в котором влияние государства должно быть сведено к минимуму. Единственным же государственным органом, допускаемым в сферу частного права, признается суд.
Одна из крайних точек зрения такого рода концепций («laissez faire») проста: вмешательство государства в экономику ведет к неправильному распределению ресурсов, экономической неэффективности и, более того, — к убыткам и потерям в общем национальном богатстве (можно тут и впрямь подумать, что частный предприниматель только и делает, что печется об общем национальном богатстве). Отсюда вывод, что всякий закон, связанный с такого рода «вмешательством», может быть только вредным.
Одним из выразителей таких взглядов является, кстати, известный экономист Ф. Хайек* — кумир наших отечественных либерал-демократов и демократо-либералов. Его главный аргумент состоит в том, что динамика рыночных отношений слишком сложна и многообразна, чтобы быть охваченной политикой, которая, постоянно ошибаясь в своей оценке многофункционального рынка, вводит «корректирующее» законодательство, которое рано или поздно приводит к негативным результатам и требует дальнейших «корректировок» и так до бесконечности. Правильно функционирующей экономики можно добиться, согласно Хайеку, только избегая такого рода вмешательства и опираясь на свободную игру конкуренции, но (и это «но» важно!) — игру, гарантированную «подходящими» и постоянными юридическими нормами.
Как мы видим, при всем своем махровом либерализме Хайек отнюдь не отказывается от «гарантий» со стороны права (государства) и «подходящих» юридических норм. Но что означает «подходящих», кто должен определять эту «подходящесть» и узаконивать ее — не те же ли самые «политики», о которых с таким пренебрежением отзывается Хайек, и не теми же ли методами «проб и ошибок», которым он дает негативную оценку, будто в социальной жизни существуют иные, прямые и безошибочные способы определения «корректирующего» и иного законодательства?
Наш российский несчастный опыт последних двух десятилетий со всей очевидностью показал, что грубейшие ошибки в расчетах допускали как раз самые именитые экономисты, сторонники либеральных концепций, но отнюдь не политики, которые при всех прочих равных условиях всегда были все же ближе к почве, к реальности. Когда в 2008 году разразился мировой финансово-экономический кризис, то спасать положение в России пришлось государству, но отнюдь не «самоорганизующейся» экономике и ее преданным адептам.
Не станем, однако, тратить тут время на подробный разбор многих некорректных положений Хайека, поскольку они базируются все на том же фундаменте, на котором держатся все либеральные теории экономики и права, и этот фундамент на деле представляет собой анархиствующий индивидуализм и приверженность частному интересу в ущерб интересам общим. Гносеологические же его корни лежат всё в той же неумирающей теории естественного права.
Когда мы имеем дело с современными обществами и с политикой, проводимой публичной властью (в том числе и в сфере экономики), то в принципе различие между правовыми и другими средствами политики, равно как и между самой политикой и правом, попросту теряет практическое значение. Современным важнейшим социальным феноменом, в котором как бы сплавляются воедино политика, право и экономика, является государственный бюджет, и этот бюджет находит свое выражение, прежде всего, в законе о бюджете. Закон этот, определяющий, по сути дела, всю жизнь общества, не постоянен — он имеет всего лишь годичную длительность. В наше время все расходные программы в сфере социального развития и благосостояния (здравоохранения, просвещения, профессионального обучения, науки и т.д., равно как в промышленной, так и в сельскохозяйственной областях) появляются не иначе как в форме закона — закона как прямого средства и инструмента политики. Власть создает рабочие места, она же ограничивает или поощряет импорт, экспорт, инвестиции и т.п. с помощью соответствующего законодательства.
Если развивать эту тему дальше, то пришлось бы рисовать всю картину жизни современного государства, ни один аспект которой не обойден так или иначе, прямо или косвенно правовым вниманием и обеспечением. Считать, подобно Хайеку, область экономики более сложной и многообразной, нежели какая-либо иная область социальной жизни, а потому будто бы и менее поддающейся правовому регулированию, значит признавать механическое, несистемное деление общества на разные «части», одни из которых более сложны, другие сложны менее, одни поддаются правовому регулированию, другие — нет, словно они существуют вне общества, вне государства.
Подобный подход свидетельствует либо об отсутствии понимания базовых вещей, связанных с государством, его природой, а тем самым — и обществом в целом; либо о его спекулятивном характере. Государство, повторю здесь еще раз, есть определенный правопорядок. Именно в рамках этого правопорядка действуют, функционируют и развиваются все без исключения стороны общественной жизни, включая экономику, и все они вынуждены с этим порядком считаться и сообразовываться.
Сам же этот правопорядок отвечает и, как правило, в принципе соответствует существующей форме государственного устройства. Отсюда проистекают конкретные рамки и пределы этого правопорядка, пределы «вмешательства» закона в те или иные сферы жизни людей, подданных, граждан, в том числе в сферу их экономической деятельности — производство, торговлю, услуги и прочее. Если этот правопорядок монархический, то ему отвечают свои пределы правового «вмешательства», если демократический — свои и т.д., и здесь ничем не могут помочь никакие теории, будь они трижды либеральными.
Еще раз повторю: «необходимость не знает законов»; тем более не знает она разнообразных и противоречивых теорий. Необходимость может выступать в разных ипостасях: если необходимость политическая, то в этом случае она не считается ни с конституциями, ни с законами, ни с какой экономикой, ни с какими правами. Если она экономическая, то в этом случае политика должна либо сама меняться, либо приспосабливаться к ней. Как бы то ни было, право всегда есть то средство в руках политической власти, с помощью которого она закрепляет эту необходимость, придает ей общественно значимый характер и более того — публично принудительную силу, понятную, в общем, любому члену общества.