Деятельность и общение

Деятельностно-процессуальный подход направляет исследование на все более глубокий анализ человека и его психики в ходе его деятельности как существенной, но не единственной формы взаимодействия субъекта с миром. Мы уже выше отмечали, что другими уровнями такого взаимодействия являются поведение, общение, созерцание и т. д., развивающиеся в ходе и на основе изначально практической деятельности субъекта. Когда центр тяжести в мотивации человеческих действий в той или иной мере перемещается из сферы вещной, предметной в план личностно-общественных отношений, деятельность начинает выступать в новом качестве. Она становится поведением не в бихевиористском, а в нравственном смысле слова. Но отсюда не следует (вопреки распространенной точке зрения), что взаимосвязи между ними дизъюнктивны: деятельность - это якобы не поведение, а поведение - не деятельность. Ведь поведением становится именно деятельность субъекта - всегда социальная по своей сущности, т. е. осуществляемая людьми в системе исторически определенных общественных отношений. Она - не только воз-действие, изменение мира, но и общественный акт, позиция.

Однако до сих пор имеет довольно широкое распространение несколько одностороннее понимание деятельности как лишь субъект-объектного взаимодействия, т. е. взаимодействия человека только с объектом, предметом, вещью и т. д. (когда недостаточно учитывается ее социальная сущность). В этой связи особенно актуален методологический принцип общения как субъект-субъектного взаимодействия, теоретически и экспериментально разработанный Б. Ф. Ломовым и его сотрудниками. Данный принцип открывает новые возможности для все более глубокого изучения всегда неразрывных взаимосвязей между субъект-субъектными и субъект-объектными взаимодействиями.

Сама по себе проблема общения - очень старая в психологии, но, как уже выше отмечалось, она издавна и отчасти до сих пор анализируется в контексте весьма одностороннего понимания социальности, идущего от французской социологической школы (социальность как общение сознаний - вне изначально практической деятельности людей).

В отличие от этого вышеуказанный принцип обобщает неразрывную взаимосвязь несводимых друг к другу общения и деятельности, выступающих в качестве базовых категорий психологической науки [107]. Теоретическая и экспериментальная разработка данного принципа представлена, прежде всего, в коллективных работах «Проблема общения в психологии», «Психологические исследования общения», «Познание и общение» и др. Вся эта многоаспектная проблематика общения глубоко проанализирована также в известных циклах исследований, выполненных под руководством Г. М. Андреевой, А. В. Беляевой, А. А Бодалева, Я. Л. Коломинского, Ю. К. Корнилова, М. Коула, А. М. Матюшкина, Н. Н. Обозова, А. В. Петровского, Я. А. Пономарева, В. В. Рубцова, Я. Яноушека и др. Большой вклад в разработку данной проблемы вносит новое поколение психологов - Г. М. Кучинский, Н. П. Щербо и др. Эти авторы систематически изучают роль диалога в мышлении, личностные факторы диалогического мышления и т. д.

Развернутый философский анализ всей проблематики общения представлен в исследованиях Г. С. Батищева, В. С. Библера, Л. П. Буевой, М. С. Кагана и др.

Совершенно особое место в ряду всех вышеотмеченных работ занимает теория общения и прежде всего диалога, созданная М. М. Бахтиным. Различные авторы выделяют в ней соответственно разные аспекты, не всегда единодушно оценивая ее сильные и слабые стороны. Это например, Т. В. Ахутина [19], В. С. Библер [24], М. Л. Гаспаров [50], Г. М. Кучинский [86], А. В. Петровский, Л. А. Радзиховский и др.

М. М. Бахтин во многом по-новому и глубоко раскрывает диалогическую сущность речевого общения, понимания, сознания и т. д. Реальной единицей такого общения является, по его мнению, высказывание, принципиально отличное от предложения как единицы языка. Границы любого конкретного высказывания (его речевая длина) определяются сменой речевых (говорящих) субъектов, т. е. партнеров диалога. Высказывание понимается Бахтиным предельно широко. Это и короткая (однословная) реплика бытового разговора, и большой роман или научный трактат. Но в любом случае высказывание заканчивается передачей слова другому. Между высказываниями (репликами и т. д.) существуют специфические отношения вопроса-ответа, утверждения-возражения, утверждения-согласия, приказания-исполнения и т. д., которые не поддаются грамматикализации и не изучаются лингвистикой. В отличие от высказывания предложение есть относительно законченная мысль, непосредственно соотнесенная с другими мыслями того же говорящего; по окончании предложения он делает паузу, чтобы затем перейти к следующей своей мысли, продолжающей первую. Существенно иначе обстоит дело с репликой диалога и вообще высказыванием. Последнее всегда установлено на ответ другого (других), на активное ответное понимание.

Таким образом, первая и основная особенность высказывания как единицы речевого общения - это смена речевых субъектов.

Вторую особенность составляет специфическая завершенность высказывания, позволяющая ответить на него и вообще занять в отношении него ответную позицию (например, выполнить приказание). Эта завершенность или целостность определяется, по Бахтину, тремя факторами:

  1. предметно-смысловой исчерпанностью высказывания (на данный момент диалога);
  2. речевым замыслом или речевой волей говорящего;
  3. типическими композиционно-жанровыми формами завершения (т. е. в зависимости от речевых жанров диалога - бытового рассказа, письма, военной команды и т. д.).

В общем и целом всякое высказывание, по мнению Бахтина, - это живое триединство, включающее в себя отношения, во-первых, к самому говорящему (автору); во-вторых, к другим участникам речевого общения и к их высказываниям; в-третьих, к предмету, о котором спорят. Отношение к чужому слову принципиально отлично от отношения к предмету, но оно всегда сопутствует последнему. Всякое высказывание характеризуется своей обращенностью, адресованностью к кому-либо. Даже монологичное высказывание (например, научное или философское произведение), сосредоточенное на предмете исследования, в какой-то степени является ответом на то, что уже было сказано по данному вопросу. Эта «ответность» может быть очень слабо выражена вовне, но все же она проявляется в обертонах смысла, экспрессии, стиля, в тончайших оттенках композиции. Бахтин называл их диалогическими обертонами, без учета которых нельзя до конца понять стиль высказывания, поскольку наша мысль рождается и формируется в процессе взаимодействия и борьбы с чужими мыслями.

Обобщая всю эту систему своих идей, Бахтин вводит и Раскрывает понятие диалогической активности, т. е. вопрошающей, провоцирующей, отвечающей, соглашающейся, возражающей и т. д. Он пишет: «Одно дело активность в отношении мертвой вещи, безгласного материала, который можно лепить и формировать как угодно, и другое - активность в отношении чужого живого и полноправного сознания» [21, 310]. Столь резкое и само по себе не новое противопоставление вещи (неживой) и сознания, слова (живого) Бахтин стремится по-новому использовать для обоснования специфики диалогических отношений.

Эти отношения глубоко своеобразны и не могут быть сведены ни к логическим, ни к лингвистическим, ни к психологическим, ни к механическим или каким-либо другим природным отношениям. Это особые смысловые отношения, их членами являются лишь целые высказывания, за которыми стоят и в которых выражают себя реальные или потенциальные речевые субъекты. Мы уже видели, что для Бахтина взаимосвязи между репликами реального диалога (беседы, дискуссии и т. д.) являются наиболее наглядным и простым видом диалогических отношений. Однако последние, по его мнению, намного шире, разнообразнее и сложнее, чем такие взаимосвязи между репликами. «Два высказывания, отдаленные друг от друга и во времени и в пространстве, ничего не знающие друг о друге, при смысловом сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция (хотя бы частичная общность темы, точки зрения и т. д.)» [21, 304]. Например, любой обзор по истории какого-либо научного вопроса осуществляет диалогические сопоставления высказываний даже таких ученых, которые ничего друг о друге не знали и знать не могли. Все эти диалогические отношения не сводятся лишь к противоречию, борьбе, спору, несогласию и т. д. Согласие также принадлежит к числу важнейших диалогических отношений.

В качестве диалога Бахтин признает прежде всего тот весьма специфический и тщательно им изученный тип диалога, который он открыл в художественных произведениях Достоевского. Это действительно предельно напряженный, весьма развернутый и все пронизывающий диалог, в изучение которого Бахтин внес очень большой вклад. Он пишет:

«Достоевский раскрыл диалогическую природу общественной жизни, жизни человека. Не готовое бытие, смысл которого должен раскрыть писатель, а незавершимый диалог со становящимся многоголосым смыслом». С таких позиций Бахтин преодолевает монологизм, означающий, по его мнению, «отрицание равноправности сознаний в отношении к истине (понятой отвлеченно и системно)».

По существу, это равноправность людей в их диалогических взаимоотношениях. Строго говоря, диалог возможен лишь между целыми высказываниями разных речевых субъектов. В отличие от него диалог «с самим собой носит вторичный и в большинстве случаев разыгранный характер».

Поэтому, с нашей точки зрения, можно и нужно сделать отсюда вывод о том, что в исходном и наиболее точном смысле слова диалогом является живое общение между людьми, в процессе которого его участники духовно обогащают друг друга, выражают, преобразуют, развивают свои мысли и чувства, вырабатывают общую позицию или, наоборот, остаются при своих взглядах (теперь уже уточненных) и т. д. Главное здесь - не сопоставление самих по себе идей, теорий или позиций, а именно диалог их авторов - субъектов, приводящий к их духовному развитию. Это важнейшая форма непрерывного взаимодействия человека с миром (с другими людьми, с вещами и т. д.), когда в процессе обмена репликами, вопросами, ответами и т. д. субъект развивается именно в результате такого общения. Он сам как автор отвечает на возникшие у его партнеров и у него вопросы, для чего необходимо не только использовать уже имеющийся у него интеллектуально-эмоциональный опыт, но и развить его дальше. Подобный ответ могут попытаться дать за него другие, исходя из его позиции, и он (ответ) даже может оказаться более последовательным, чем если бы это сделал сам автор, но все же то будет существенно иная ситуация. В отличие от нее лишь вышеуказанный живой диалог реальных субъектов (современников) представляет собой исходную и наиболее яркую форму непосредственного общения (лицом к лицу) - беседы, дискуссии и т. д. В такой трактовке диалога особенно отчетливо реализуется методологический принцип субъекта, т. е. того, кто только и может осуществлять деятельность, общение и т. д. Общение выступает как самоцель для субъекта и (или) как средство и условие его деятельности, поскольку последняя возможна лишь на определенном уровне непосредственного и опосредствованного общения.

Итак, в наиболее типичном случае реального диалога сопоставляемые позиции представлены именно их авторами и развиваются ими самими, а не другими людьми. Очевидно, в этом прежде всего состоит вышеупомянутая равноправность субъектов и их сознаний, которой Бахтин справедливо придавал большое значение.

Вместе с тем, как мы видели, Бахтин рассматривал в качестве диалогических и многие другие формы непосредственного и опосредствованного общения. Таков, например, любой обзор по истории какого-либо научного вопроса, осуществляющий диалогические сопоставления высказываний двух ученых, ничего не знавших друг о друге. Тот, кто делает подобный обзор, становится третьим участником проводимого им своеобразного «заочного» диалога обоих этих ученых. Но такой диалог, очевидно, принципиально отличается от наиболее типичного, поскольку в нем первые два субъекта и их высказывания могут быть представлены без необходимой полноты и четкости и потому неравноправно. То же относится и к так называемому внутреннему диалогу, который при всей его значимости не является диалогом в строгом смысле слова.

По мнению Бахтина, диалогические отношения возможны и к своему собственному высказыванию в целом, к отдельным его частям и к отдельному слову в нем, если мы как-то отделяем себя от них, говорим с внутренней оговоркой, «занимаем дистанции по отношению к ним, как бы ограничиваем или раздваиваем свое авторство». В подобных случаях диалог становится предельно усеченным или даже вовсе исчезает.

Все эти и многие другие типы диалогических отношений представляют собой весьма разнообразные проявления социальности человека, его деятельности, психики и т. д. Сам Бахтин довольно редко использовал термин «социальность», обычно предпочитая непосредственно писать лишь о диалогизме, диалогических отношениях (в очень широком смысле слова), общении и т. д. Лишь изредка он прямо обращался к проблеме социальности. Например, анализируя творчество Достоевского, он подчеркивает, что у его героев «всё внутреннее не довлеет себе, повернуто вовне, диалогизовано, каждое внутреннее переживание оказывается на границе, встречается с другим, и в этой напряженной встрече - вся его сущность. Это вьющая степень социальности (не внешней, не вещной, а внутренней). В этом Достоевский противостоит всей декадентской и идеалистической (индивидуалистической) культуре, культуре принципиального и безысходного одиночества».

Легко видеть, что Бахтин убедительно и справедливо критикует идеалистическую трактовку переживания как замкнутого в себе чисто субъективного мира, показывая, что в своих переживаниях человек диалогичен, т. е. неразрывно связан с другими людьми, вообще с окружающей действительностью. В этом важнейшем пункте позиция Бахтина отчасти совпадает с теми теориями в психологической науке, которые строятся на основе проанализированного выше деятельностного подхода (прежде всего принципа единства сознания и деятельности). Основоположник деятельностного подхода в психологии Рубинштейн критиковал и преодолевал интроспекционистскую трактовку переживания во многом так же, как это делал Бахтин в вышеприведенном положении о диалогизме героев Достоевского. В данном отношении позиции Бахтина и Рубинштейна особенно близки и вместе с тем именно здесь они начинают сильно расходиться.

Суть своей теории Бахтин выражает следующим образом:

«Единственно адекватной формой словесного выражения подлинной человеческой жизни является незавершимый диалог. Жизнь по природе своей диалогична. Жить - значит участвовать в диалоге: вопрошать, внимать, ответствовать, соглашаться и т. д. В этом диалоге человек участвует весь и всею жизнью: глазами, губами, руками, душой, духом, всем телом, поступками. Он вкладывает всего себя в слово, и это слово входит в диалогическую ткань человеческой жизни, в мировой симпозиум».

В этих фундаментальных положениях многое очень верно и важно - многое, но, по-видимому, не все. Очевидно, в первую очередь необходимо учитывать, что жизнь человека имеет не только словесное выражение и что человек вкладывает всего себя не только в слово. Как мы уже видели, с точки зрения деятельностного подхода рассматриваемая здесь проблема выступает более многосторонне: человек и его психика (переживания) проявляются и - главное - формируются в изначально практической деятельности, всегда осуществляемой на тех или иных уровнях непосредственного и опосредствованного общения (и уже поэтому в той или иной мере диалогичной). Деятельностный подход наиболее последовательно реализует принципиально важную идею о том, что вначале было дело (а не слово - при всей исключительной значимости последнего).

Нам представляется, что вся в целом теория Бахтина и особенно намеченная им методология гуманитарных наук (то, что он называл философией языка, металингвистикой и т. д.) построены на основе не столько деятельностного, сколько именно знакоцентристского подхода в его вышеуказанном понимании (Бахтин разделял и развивал точку зрения, согласно которой слово является знаком). По его мнению,

«язык, слово - это почти всё в человеческой жизни».

Такая абсолютизация в жизни людей роли слова - при всей его принципиальной и бесспорной важности - приводит к свое-образному панвербализму. Например, внутри неразрывного единства мышления и речи для Бахтина (как и для Выготского) на первом месте почти всегда выступает речь, слово и т. д., что естественно для лингвиста, но не для представителя металингвистики. Отсюда его термины: речевой субъект, речевая жизнь, речевое произведение, словесное творчество, речевая воля, речевой замысел, речевое воображение, предмет речи (а не мысли) и т. д., используемые даже тогда, когда он затрагивает преимущественно проблемы мышления, а не речи (ср. у Выготского и его последователей: мышление - функция речи).

Этот знакоцентристский подход отчетливо проявляется в том, как Бахтин сопоставляет друг с другом гуманитарные и естественные науки. По его мнению, текст как система знаков, подлежащая пониманию, есть первичная данность (реальность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины. Здесь главное — понимание, которое Бахтин (отчасти вслед за критикуемым им В. Дильтеем) противопоставляет объяснению, характерному для естествознания. Отсюда общий вывод:

«При объяснении - только одно сознание, один субъект; при понимании - два сознания, два субъекта. К объекту не может быть диалогического отношения, поэтому объяснение лишено диалогических моментов».

Таким способом Бахтин стремится учесть специфику предмета гуманитарных наук и справедливо подчеркивает, что человек познает другого человека, прежде всего, в ходе диалога с ним. Однако, на наш взгляд, само по себе верное указание на такую диалогичность не может служить основанием для вышеупомянутой традиционной дихотомии между пониманием и объяснением. Это видно из того, как Бахтин конкретизирует столь резкое, дизъюнктивное разделение наук на гуманитарные и естественные (точные). Он пишет:

«Точные науки - это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект - познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь... Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим».

Верно, конечно, что вещь и субъект (личность) суть принципиально разные предметы познания, которые должны исследоваться существенно различными средствами, однако это не означает, что в способах их познания вообще нет ничего общего. Именно деятельностный подход раскрывает это общее, устраняя дихотомию, вообще дизъюнктивность между гуманитарными и естественными науками (что обычно недостаточно учитывается).

Деятельностный подход обобщает неразрывную взаимосвязь между познанием и воздействием, преобразованием в ходе и на основе практической деятельности, что неоднократно подчеркивал Рубинштейн. Глубже всего мы познаем мир, изменяя его (не раз уже отмечалось, что именно эта общая идея реализована Рубинштейном, в частности, в его новой трактовке естественного эксперимента как специфического способа познания людей в процессе их обучения и воспитания). И вещь, и человека мы познаем, прежде всего, в ходе деятельности, т. е. они становятся объектами действия и познания. Эта деятельность, как и любая другая, уже изначально является социальной по своей сущности, поскольку она всегда осуществляется только человеческим индивидом и (или) группой индивидов в системе исторически определенных общественных отношений на том или ином уровне общения (диалога, полилога и т. д.). В этом состоит общность познания и вещи, и человека. Различие же заключается в том, что вещь является лишь объектом познания и действия, а человек, становясь объектом, остается субъектом, т. е. выполняет ту или иную деятельность, общается и т. д. Он познается, прежде всего, в ходе его деятельности и через его деятельность, что и предусмотрено, как мы видели, деятельностным подходом.

Более того, изучая другого человека через его деятельность, исследователь сам осуществляет познавательную деятельность (в принципе более сложную, чем в случае изучения вещи). Чем успешнее развивается познание человека человеком, тем более совместной (диалогичной) и в итоге единой становится деятельность исследующего и исследуемого. Как справедливо отмечал Рубинштейн, для этого необходимо, чтобы в ходе наблюдения, эксперимента и т. д.

«исследователь сумел выйти из ситуации выспрашивающего и перешел на позицию совместного с испытуемым участника деятельности, направленной на решение какой-то общей им задачи».

Иначе говоря, диалог (выспрашивание и т. д.) необходим, но недостаточен для психологического познания; нужна совместная деятельность экспериментатора и испытуемого.

С точки зрения деятельностного подхода, особо глубокое познание людей в их сложных целостных свойствах и переживаниях достигается, в частности, в процессе воспитательной работы (вспомним еще раз, например, естественный эксперимент в его вышеуказанной деятельностной трактовке). Поэтому, по мнению основоположника такого подхода,

«самое глубокое, действительно проникновенное психологическое познание, несомненно, могло бы быть достигнуто в деятельности человека, который был бы для испытуемого — своего партнера - сократовской повивальной бабкой его еще только зарождающихся дум, врачевателем его душевных недугов, руководителем в разрешении жизненных конфликтов, помощником в преодолении трудностей, о которые споткнулась его жизнь».

Это и есть одно из проявлений того, что сейчас называют педагогикой сотрудничества. В более общем виде, по мнению Рубинштейна, такая педагогика означает, что

«в процессе усвоения знания и формирования мировоззрения, в процессе обучения и воспитания между учеником и педагогом складываются своеобразные формы сотрудничества».

Итак, деятельность и диалог не противостоят друг другу, а существуют как единое целое, формирующееся на деятельностной основе.

Однако, с точки зрения знакоцентристского подхода Бахтина, как мы видели, вся эта проблема ставится и решается несколько иначе. Главную роль здесь играет лишь диалог, оттесняя деятельность на задний план или даже вовсе отрываясь от нее. Деятельность и вообще взаимодействие субъекта с объектом Бахтин понимает довольно своеобразно. Для него объект обычно выступает только как вещь, как предмет, и потому субъект, познаваемый другим субъектом и (или) самим собой, не становится объектом. Например, соглашаясь с Достоевским, он пишет:

«В мире Достоевского вообще нет ничего вещного, нет предмета, объекта, - есть только субъекты. Поэтому нет и слова-суждения, слова об объекте, заочного предметного слова - есть лишь слово-обращение, слово, диалогически соприкасающееся с другим словом, слово о слове, обращенное к слову» [20, 276].

Однако во всех подобных случаях получается, что сама по себе нужная и ценная попытка все глубже раскрыть специфику субъект-субъектных, диалогических взаимодействий приводит к их отрыву от субъект-объектных соотношений, осуществляемых, прежде всего, в ходе деятельности. Очевидно, указанную специфику можно выявить только с учетом именно неразрывности и взаимной опосредствованности субъект-субъектных и субъект-объектных взаимосвязей. Нет деятельности без общения и нет общения без деятельности (что не должно, конечно, приводить к эклектическому соединению того и другого).

Лишь с такой поправкой сохраняет силу исходная и главная идея Бахтина: «Быть - значит общаться». Она не приводит тогда к умалению или отрицанию деятельностного подхода: быть - значит осуществлять деятельность (всегда, разумеется, на основе общения). Деятельность, общение, поведение, созерцание и т. д. - это все разные, но абсолютно необходимые формы существования и развития человека. Следовательно, именно субъект и есть единое основание их взаимосвязей. В нем и через него они неразрывно связаны друг с другом, уже в раннем онтогенезе вырастая из одного общего корня — исходных наглядно-действенных контактов ребенка с окружающим миром людей и вещей и все более дифференцируясь в процессе развития.

Бахтин в принципе не отрицает, конечно, существенной роли деятельности в формировании и развитии человека. Он часто подчеркивает, например, что все многообразные области деятельности связаны с использованием человеком языка, а потому характер и формы этого использования так же разнообразны, как и области человеческой деятельности. Но тем не менее значение последней он понимает несколько односторонне.

Например, в «Записях 1970-1971 гг.» Бахтин начинает глубоко анализировать взаимодействие субъекта с объектом (с вещью). Он справедливо отмечает, что с появлением сознания в мире, в бытии последнее радикально меняется. «Камень остается каменным, солнце - солнечным, но событие бытия в его целом (незавершимое) становится совершенно другим, потому что на сцену земного бытия впервые выходит новое и главное действующее лицо события - свидетель и судия», т. е. человек. В результате солнце, физически оставаясь тем же самым, стало другим, поскольку оно осознается людьми, отражается в сознании другого (свидетеля и судии). Здесь Бахтин вплотную подходит к уже не раз упоминавшейся фундаментальной проблеме различения бытия и объекта, которую поставил и оригинально решил Рубинштейн, разрабатывая свой деятельностно-процессуальныи подход в последние 15 лет своей жизни.

По мнению Рубинштейна, бытие - это онтологическая категория, а объект - гносеологическая. Тем самым неправомерно отождествление обоих указанных понятий, используемое, в частности, субъективным идеализмом, который отрицает независимое от субъекта существование бытия. Он отрицает это на том основании, что в качестве объекта оно существует только для субъекта. Рубинштейн убедительно показал, что данный аргумент неадекватен: «объект в этом качестве существует только для субъекта, но бытие существует не только в качестве объекта для субъекта». Используя приведенный Бахтиным пример, можно теперь вслед за Рубинштейном сказать, что солнце, изначально существуя независимо от субъекта, с появлением последнего выступает для него в новом качестве: оно становится объектом познания и действия по мере того, как субъект взаимодействует с ним в практическом и познавательном плане.

В данном случае мы опять можем отметить существенное сближение друг с другом деятельностно-процессуального подхода Рубинштейна и знакоцентристского подхода Бахтина. Но вместе с тем именно в этом очень важном пункте расхождение между ними особенно значительно; оно состоит в следующем. Различая бытие и объект по их разному отношению к субъекту, Рубинштейн и Бахтин неодинаково понимают последнего. Для Рубинштейна субъект - это тот, кто осуществляет изначально практическую деятельность, поведение, общение, созерцание и т. д. Тем самым в человеке и человеком формируется и развивается единство сознания и деятельности.

Для Бахтина, напротив, на первый план выступает лишь единство сознания и речи, поскольку субъект для него — прежде всего речевой, говорящий; он - главным образом носитель сознания (свидетель, судия и т. д.). Тем самым проблема «перехода» от бытия к объекту связана преимущественно с осознанием определенных уровней и аспектов бытия, что само по себе, конечно, очень существенно. Бахтин проводит здесь даже аналогию с проблемой самосознания человека и абсолютной свободы Я. По его мнению, «эта свобода не может изменить бытие, так сказать, материально (да и не может этого хотеть) - она может изменить только смысл бытия (признать, оправдать и т. п.); это свобода свидетеля и судии. Она выражается в слове».

Легко видеть, что и в данном случае сознание и самосознание рассматриваются в отрыве от практической деятельности. По мнению Бахтина, «как тело формируется первоначально в материнском лоне (теле), так и сознание человека пробуждается окутанное чужим сознанием» [там же]. Опять взаимодействие лишь сознаний - вне деятельности. Правда, в отличие от вышеупомянутой абсолютной свободы, относительная свобода материально изменяет состав бытия. «Такая свобода меняет материальное бытие и может стать насилием, оторвавшись от смысла и став грубой и голой материальной силой. Творчество всегда связано с изменением смысла и не может стать голой материальной силой» [там же]. Здесь по-прежнему сохраняется вышеуказанный разрыв между сознанием (смыслом и т. д.) и практической деятельностью, потому что последняя неправомерно сводится лишь к насилию, грубой материальной силе, лишенной смысла. Человек как судия, его сознание и совесть играют, конечно, огромную роль во всей жизни общества, но все же не в отрыве от практики (в ее подлинном значении).

Этот недеятельностный, знакоцентристский подход Бахтина при всех вышеотмеченных недостатках имеет вместе с тем и некоторые положительные стороны, поскольку его автор очень последовательно и систематически стремится учесть и раскрыть содержательность, предметность сознания и речи, их неразрывную связь с отражаемым объектом. Он особо подчеркивает творческий, развивающийся, «потенциально незавершимый» характер этой связи (по-прежнему недооценивая или даже иногда игнорируя в ее установлении роль практической деятельности). В данном отношении наиболее интересен его анализ семиотики и теории информации, проведенный в «Записях 1970-1971 гг.».

По мнению Бахтина, «семиотика занята преимущественно передачей готового сообщения с помощью готового кода. В живой же речи сообщение, строго говоря, впервые создается в процессе передачи и никакого кода, в сущности, нет... Как только техническое средство информации, он не имеет познавательного творческого значения».

Эти во многом верные и принципиально важные идеи Бахтина отчасти почти буквально совпадают с некоторыми выводами из анализа теории информации в сопоставлении с психологией мышления, проведенного в 1970 г. с позиций деятельностно-процессуального подхода. При таком подходе особенно отчетливо обнаруживается, что теория информации есть теория лишь передачи (кодирования, преобразования и т. д.) уже имеющейся, готовой информации. Проблема ее возникновения либо не является центральной, либо даже вовсе игнорируется. Такое игнорирование необходимо и правомерно в некоторых технических науках, но невозможно в психологии мышления. Для психологической науки наиболее существенно именно возникновение в процессе мышления, добывание, создание, «вычерпывание» из объекта новой и все увеличивающейся «информации», т. е. новых знаний о свойствах и взаимоотношениях познаваемых предметов. Иначе мышление как деятельность и как процесс просто невозможно. Мышление потому и выступает в качестве процесса, что оно есть непрерывное взаимодействие человека с объектом.

Процессуальный, динамический характер мышления означает, что оно постоянно обогащается, насыщается все новым и новым содержанием. Понимание мышления как процесса необходимо приводит к выводу, что всякое мышление и всегда хотя бы в минимальной степени является творческим, продуктивным (последние два термина тем самым - излишни). В отличие от мышления изучаемые информатикой информационные процессы носят принципиально репродуктивный характер.

Таким образом, в данном отношении знакоцентристский подход Бахтина и существенно отличный от него деятельностно-процессуальный подход отчасти совпадают. И вместе с тем на фоне этого частичного совпадения особенно выразительно обнаруживаются по-прежнему сохраняющиеся существенные различия между ними, состоящие, в частности, в том, что во взаимоотношениях мышления и речи именно последняя, по мнению Бахтина, неизменно занимает главенствующее положение. Как мы уже видели, с его точки зрения, новая «информация» (сообщение) впервые создается «в живой речи»; с позиций же деятельностно-процессуального под-хода ведущую роль здесь играет мышление (т. е. деятельность и процесс). Такое оттеснение или иногда подмена мышления речью даже в тех случаях, когда специфика и главенство познавательной деятельности, казалось бы, очевидны, - одна из наиболее характерных особенностей всего знакоцентристского подхода, применяемого Бахтиным, Выготским и их последователями. Напомним, что специфику познавательной деятельности составляет, прежде всего, основное гносеологическое отношение, т. е. отношение между познающим субъектом и познаваемым объектом. Субъектом (в исходном, наиболее широком смысле слова) является человечество в целом, представляющее собой неразрывное противоречивое единство субъектов иного уровня - различных наций, государств, классов, групп, индивидов, взаимодействующих друг с другом. Объектом познания и вообще деятельности субъекта становится окружающая действительность (люди, вещи и т. д.) и в конечном счете потенциально вся Вселенная, все бытие. Тем самым человеческий индивид становится субъектом, активно и самостоятельно формируясь и развиваясь в составе человечества, определенного общественного класса, нации и т. д. Отсюда изначальная социальность любого индивида, любых общностей и групп людей, их деятельности - независимо от того, как конкретно складываются общественные отношения между ними, как конкретно любая данная личность связана с другими людьми. Социальность человека - это социальность всех его взаимодействий с миром (с обществом и природой): его индивидуальности, творчества, свободы, ответственности и т. д.

Индивидуальность, неповторимость, незаменимость и самостоятельность любого человека означают, что его вклад в развитие культуры необходимо является творческим и уникальным (хотя бы в минимальной степени). В этом смысле каждый индивид не просто повторяет и воспроизводит усваиваемую им общечеловеческую и национальную культуру, но и выходит за ее пределы, участвуя в ее дальнейшем развитии (тем самым мышление любого человека - всегда творческое, продуктивное, самостоятельное). Качественно новый вклад в развитие всей культуры человечества вносят прежде всего выдающиеся деятели науки, искусства, политики и т. д.

Приведенные положения не всегда и не полностью учитываются сейчас в ходе обсуждения очень актуальной проблемы взаимосвязи деятельности и общения и прежде всего разработанного Рубинштейном, Леонтьевым и другими деятельностного подхода, с одной стороны, и разрабатываемого Ломовым методологического принципа общения, с другой. Мы уже отмечали выше, что деятельность обычно понимается как изначально практическое взаимодействие субъекта с объектом, а общение - как взаимодействие между субъектами (т. е. субъект-субъектное). Однако при этом теперь недостаточно учитывается всегда неразрывная связь между обоими указанными типами взаимодействия человека с миром. В итоге нередко приходят к чрезмерному противопоставлению друг другу деятельности и общения: в качестве социального рассматривают лишь субъект-субъектное взаимодействие (общение), но не субъект-объектное (т. е. деятельность, особенно индивидуальную). На самом же деле, как мы видели, социальны не только отношения между людьми (между субъектами), но и между субъектом и объектом (между индивидом и вещью, предметом, между человеком и природой и т. д.). Оба типа отношений изначально и всегда опосредствуют друг друга, а потому не приходится думать, что деятельность - в отличие от общения — вовсе исключает субъект-субъектные взаимодействия.

Все сказанное (и в критическом, и в позитивном плане) характеризует, в частности, неразрывную взаимосвязь между общением и мышлением, поскольку последнее объективно является деятельностью субъекта (т. е. человечества в целом и внутри него различных групп и индивидов). Любая познавательная деятельность - совместная, индивидуальная и т. д. - всегда социальна; она осуществляется на различных уровнях общения. Столь же социальными являются любые формы общения (не только диалог и полилог, что очевидно, но даже монолог). Разные уровни и виды познания (например, постановка и решение задачи одним человеком или группой людей) отличаются друг от друга, стало быть, вовсе не тем, что одни из них - социальны и потому связаны с общением, а другие якобы не социальны. Отличие между ними - всегда социальными - состоит прежде всего в том, что общение играет соответственно разную роль в осуществлении тех или иных форм познавательной деятельности. На любом уровне взаимодействия человека с миром сохраняется неразрывная взаимосвязь обоих вышеуказанных типов соотношений: субъект-субъектных и субъект-объектных, но на каждом таком уровне эти два соотношения выступают по-разному.

Например, анализ через синтез (т. е. включение познаваемого объекта во все новые связи и отношения и тем самым выявление его в соответственно новых качествах), уже давно известный как исходный и всеобщий механизм мыслительного процесса в условиях индивидуальной познавательной деятельности, остается таковым и в случае группового решения задачи. Вместе с тем эта существенная общность в функционировании указанного мыслительного механизма в столь разных условиях не отрицает, а, напротив, предполагает определенные различия между обоими этими случаями.

Когда в процессе группового решения задачи познаваемый объект включается в разные системы связей и выступает в них в новых качествах, то эти системы объективных существенных отношений вначале вычленяются соответственно разными субъектами. В результате между партнерами могут возникнуть разногласия. Весь последующий процесс группового решения задачи означает, что разные субъекты в ходе дискуссии (субъект-субъектные взаимосвязи) соотносят друг с другом эти разные качества познаваемого объекта (субъект-объектные взаимосвязи). Тем самым различные системы отношений и выступающие в них качества объекта как бы персонифицируются соответственно разными индивидами и потому непрерывно соотносятся друг с другом в субъектах и через субъектов (подробнее см. дальше). Любой из участников совместной познавательной деятельности может стать потенциальным источником явных и неявных подсказок по отношению к остальным партнерам. Для группового решения задачи оказались действительными психологические закономерности мышления, выявленные в экспериментах с одним испытуемым и определяющие разные типы использования и неиспользования подсказок в зависимости от уровня проанализированности решаемой задачи (подробнее см. эксперименты А. А. Михайлова, Л. В. Путляевой и Р. Т. Сверчковой, а также наши эксперименты, излагаемые в последующих главах). Вместе с тем эти закономерности выступают в новых, более конкретных условиях сложных межличностных взаимоотношений (разные формы сотрудничества, психологическая защита по отношению к экспериментатору или другим партнерам и т. д.).

Общность основных законов мышления в столь различных условиях объясняется прежде всего тем, что для познания во всех случаях исходным и наиболее фундаментальным является, как уже отмечалось, основное гносеологическое отношение (между познающим субъектом и познаваемым объектом). В принципе целью и результатом познавательной деятельности должна быть объективная истина, адекватно выражающая собственные свойства познаваемого объекта независимо от произвола, от «точек зрения» познающего. В этом смысле субъект-объектные отношения доминируют над субъект-субъектными именно по ходу специфически познавательной деятельности (что, как мы видели, недостаточно учитывается Бахтиным и его последователями). Тем самым могут быть внесены определенные ограничения в принцип диалогизма, который сейчас получает все более широкое распространение. В общем и целом, конечно, верно, что субъект-субъектные отношения являются ведущими, поскольку для человека самое главное - это другой человек, другие люди. Но применительно к специфике познания требуются, очевидно, вышеуказанные уточнения во имя высших интересов человека (истины, нравственности и т. д.). Тогда не мышление подчиняется диалогу, а, наоборот, диалог - мышлению. Эту проблему мы и рассмотрим подробно в следующих главах.

Ключевые слова: Деятельность, Общение
Источник: Брушлинский А.В., Мышление и общение
Материалы по теме
Соотношение категорий общения и деятельности в психологии
...
Общение как деятельность
Лисина М.И., Общение, личность и психика ребенка
Единство общения и деятельности
Андреева Г.М., Общение и межличностные отношения
Личность в общении и деятельности
Петровский А.В., Ярошевский М.Г. История и теория психологии. В двух томах. Том 2
Понятие общения с позиций деятельностного подхода
...
Методы изучения взаимоотношений
Социальная психология развития личности / Я. Л. Коломинский, С. Н. Жеребцов. — Минск : Выш....
Развитие общения детей дошкольного возраста
Аверин В. А., Психология детей и подростков
Трудовая деятельность младших школьников
Гонина О.О., Психология младшего школьного возраста
Оставить комментарий