Независимо от развития научного метода выводы зависят от привычек, составившихся под влиянием известного числа частных опытов, не организованных для логических целей. А говорит: "Вероятно, завтра будет дождь". В спрашивает: "Почему вы так думаете?" А отвечает: "Потому что небо было пасмурно на закате". Когда В спрашивает: "Какое же это имеет отношение?" А отвечает: "Я не знаю, но обыкновенно после такого заката бывает дождь". Он не усматривает никакой связи между видом неба и приближающимся дождем, он не сознает никакой последовательности в самих фактах, никакого закона или принципа, как мы обыкновенно выражаемся. Просто, благодаря часто встречающейся смежности явлений, он ассоциировал их так, что, когда видит одно, думает о другом. Одно вызывает другое или ассоциируется с ним. Человек может думать, что завтра будет дождь, потому что он посмотрел на барометр, но если он не имеет понятия, каким образом вышина ртутной колонки (или положение стрелки, движимой ее подъемом и падением) связана с изменением атмосферного давления и как последнее, в свою очередь, связано с изменением влажности воздуха, его уверенность в возможности дождя чисто эмпирическая. Когда люди жили на открытом воздухе и добывали себе пропитание охотой, рыбной ловлей или скотоводством, обнаружение признаков и указаний на перемену погоды было делом большой важности. Развилось целое собрание пословиц и правил, составляющее обширную часть традиционного фольклора. Но пока не было понимания того, почему и как известные явления представляют собой знаки, пока предвидение и проницательность относительно погоды основывались просто на повторной смежности фактов мнения о погоде оставались эмпирическими.
Подобным образом мудрецы Востока научились предсказывать со сравнительной точностью периодические положения планет, солнца и луны и предсказывать время затмений, ничуть не понимая законов движения небесных тел, т.е. не имея никакого понятия о последовательности, существующей между самыми фактами. Они научились из повторных наблюдений, что вещи происходили таким-то и таким-то образом. Сравнительно до недавнего времени данные медицины находились по большей части в том же положении. Опыт показал, что "в конце концов", "как правило", "вообще и обыкновенно" известные результаты вызываются известными средствами при определенных симптомах. Наши взгляды на человеческую природу в индивидуумах (психология) и в массах (социология) до сих пор в значительной степени чисто эмпирические. Даже геометрия, часто признаваемая теперь типичной рациональной наукой, началась у египтян как собрание записанных наблюдений относительно методов приблизительного измерения земных площадей и только постепенно у греков приобрела научную форму.
Недостатки чисто эмпирического мышления очевидны.
1. Несмотря на то, что многие эмпирические заключения, вообще говоря, правильны, достаточно точны, чтобы оказать большую помощь в практической жизни, хотя предсказания знающего погоду моряка или охотника могут быть точнее в известном ограниченном пределе, чем предсказания ученого, который всецело основывается на научных наблюдениях и опытах, хотя действительно эмпирические наблюдения и записи доставляют сырой материал для научного знания, все же эмпирический метод не открывает пути к различению правильных и ложных заключений. Поэтому он ответствен за массу ложных понятий. Техническим обозначением для одного из самых обычных ложных выводов является post hoc — ergo proter hoc, уверенность, что так как одна вещь следует за другой, то она происходит вследствие ее. Между тем этот ошибочный метод является одушевляющим принципом эмпирических заключений даже когда они правильны, так как правильность является почти постольку же счастливой случайностью, как и методом. Что картофель нужно сажать только при новолунии, что на берегу моря люди рождаются во время прилива и умирают во время отлива, что комета предсказывает опасность, что разбитое зеркало приносит несчастье, что патентованное лекарство излечивает болезнь, — эти и тысячи подобных понятий утверждаются на основании эмпирического совпадения и смежности. Кроме того, привычки ожидания и уверенности образуются иначе, чем на основании известного числа повторных сходных случаев.
2. Чем многочисленнее испытанные случаи и чем ближе наблюдение их, тем больше заслуживает доверия постоянное сочетание, как доказательство связи между самими вещами. Многие из самых важных наших уверенностей до сих пор основывается только на такого сорта доказательствах. Никто не может указать с уверенностью необходимую причину старости и смерти, которые эмпирически являются самыми достоверными из всех вероятностей, но даже самые достоверные мнения такого рода несостоятельны перед новым. Если они не основываются на прежних подобных случаях, то они бесполезны, если дальнейший опыт в значительной мере отступает от прежних примеров и привычных прецедентов. Эмпирический вывод идет по желобкам и бороздкам, которые оставляет привычка, и не имеет следа, по которому идти, когда бороздки исчезают. Эта сторона дела настолько важна, что Клифорд именно в этом видит разницу между обычным знанием и научной мыслью. "Практическое знание помогает человеку действовать в известных условиях, с которыми он встречался раньше, научная мысль помогает ему действовать в различных условиях, с которыми он раньше не встречался". И он заходит так далеко, что определяет научное мышление, как "приложение прошлого опыта к новым условиям".
3. Мы еще не познакомились с самой вредной чертой эмпирического метода. Умственная инерция, лень, ничем неоправдываемый консерватизм являются его возможными спутниками. Его общее влияние на состояние ума серьезнее, чем даже отдельные ложные заключения, к которым он приводит. Если вывод заключения зависит главным образом от смежности, наблюдавшейся в прошлом опыте, то случаев, не согласующихся с обычным порядком, только слегка касаются, а случаи удачного подтверждения преувеличиваются. Так как ум естественно требует какого-нибудь принципа последовательности, какой-нибудь объединяющей связи между отдельными фактами и причинами, то силы произвольно выдумываются для этой цели. К фантастическим и мифологическим объяснениям прибегают, чтобы восполнить недостающие связи. Насос поднимает воду, потому что природа боится пустоты, опиум усыпляет человека, потому что обладает усыпительной способностью, мы вспоминаем прошедшие события, потому что обладаем способностью памяти. В истории развития человеческого знания мифы всецело сопровождают первую ступень эмпиризма, между тем как "скрытые сущности" и "темные силы" отмечают вторую ступень. По самой своей природе эти "причины" ускользают от наблюдения, так что их объясняющее значение не может ни подтверждаться, ни отвергаться дальнейшим наблюдением и опытом. Поэтому уверенность в них становится чисто традиционной. Они вызывают доктрины, которые, укоренившись и будучи передаваемы по наследству, становятся догмами; последующие исследования и рассуждения действительно подавляются.
Известные люди и классы людей становятся признанными хранителями и проводниками — наставниками — установленных доктрин. Сомневаться в установившихся мнениях значит сомневаться в их авторитете, признание их доказывает лояльность по отношению к властям, признак хорошего гражданина. Пассивность, повиновение, согласие становятся первыми интеллектуальными добродетелями. Факты и события, представляющие что-либо новое и разнообразное, заслуживают презрение и подстригаются, пока не подойдут к прокрустову ложу установившихся мнений. Исследования и сомнения подавляются цитатами из старинных законов или массой разнообразных и неисследованных случаев. Это состояние ума порождает нелюбовь к перемене, а вытекающее отсюда отвращение к новому является гибельным для прогресса. Что не подходит к установленным канонам, то изгоняется; люди, делающие новые открытия, являются объектами подозрения и даже преследования. Мнения, которые первоначально были, может быть, продуктами довольно обширного и тщательного наблюдения, запечатлеваются в виде установленных традиций и полусвященных догм, принимаемых просто на основании авторитета, и смешиваются с фантастическими понятиями, случайно заслужившими признания авторитетов.