Новые цели и задачи, которые ставит перед собой экзистенциальная психология, требуют и новых методологических и методических решений.
В рамках экзистенциального подхода присутствуют безусловное осознание и утверждение своеобразия психологии как науки. Это означает, что психология не должна копировать образцы других наук, подражая ее исследовательским схемам и моделям. Цель психологии — это прежде всего описание феноменов, которое сегодня фактически вытеснено объяснением, часто являющимся не чем иным, как переносом в психологию принципа причинности. Теоретические объяснительные схемы не всегда способствуют проникновению в суть происходящего — пониманию человеческого бытия во всей его полноте и уникальности, сущность которого трудно выразить в отвлеченных понятиях и абстрактных категориях.
Еще одна важнейшая особенность экзистенциальной психологии — это опора на феноменологический подход как основную методологию теоретических и эмпирических исследований.
Идея феноменологии — как науки — тесно связана с именем философа Эд. Гуссерля (1859-1938). Он стремился к созданию новой науки — феноменологии, лозунгом которой, по его мнению, мог бы стать призыв «Назад к вещам!». Задача новой науки состоит в описании феноменов, в обращении к сущностям, в очищении от словесных нагромождений. Феноменология, по замыслу автора, должна быть наукой о сущностях, а не о фактах. И хотя она прежде всего задумывалась автором как новая философия, Гуссерль считал, что она будет иметь важнейшие приложения в психологии. Широкую известность приобрела его статья «Кризис европейских наук и трансцендентальная философия». Основным ее содержанием были критика естественнонаучной психологии и поиск конструктивной альтернативы обеспечения более подлинного знания об индивидуальном человеческом опыте. Работы Гуссерля имели большое влияние на интеллектуальное движение XX в.
Итак, феноменология, по Гуссерлю, должна описывать не характеристики физического мира, а сущность вещей, осознаваемых человеком. Сущность и дает подлинное знание человеку. Рассмотрим иллюстрации, понятные каждому психологу. Одна из них — пример иллюзии Мюллера: равные отрезки, заключенные в направленные вовне и вовнутрь скобки, кажутся разновеликими. Для традиционной науки важно, что эти отрезки равны, а то, что они кажутся разными, — ошибка наблюдателя, недаром этот эффект назван иллюзией. Для феноменолога, напротив, важно не то, что это линии одинаковой длины (каковы они на самом деле), а то, какими они нам кажутся. Другой пример — эффекты фигуры и фона, изучавшиеся в школе гештальт-психологии: например, точки, расположенные в определенном порядке, человек воспринимает как крест, и трудно не согласиться с тем, что это его видение гораздо важнее объективного факта, сводящегося к некоторому количеству точек. Еще одна широко известная иллюстрация М. Мамардашвили: тысячи лет люди любовались восходами и закатами солнца, и когда благодаря открытиям научной астрономии уточняется картина мира и становится известно, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца, это ничего не меняет в обыденном сознании людей. Мы также говорим, что солнце садится за горизонт, и знание о том, что это противоречит «объективным» фактам, никак не изменило наше поведение.
Феноменологический подход в психологии имеет свою историю. Он стал методологической основой анализа психологических феноменов в гештальт-психологии, которая является одним из наиболее развитых экспериментальных подходов в психологии. Келер в своей «Гештальт-психологии» пишет о феноменологии: «Это представляется единственной начальной точкой для психологии, как и для всех других наук: мир такой, каким мы его наивно и непрактично воспринимаем. Наивность в процессе нашего развития может теряться. Могут обнаруживаться проблемы, которые сперва были полностью скрыты от наших глаз. Для их разрешения может оказаться необходимым создавать представления, которые, как кажется, имеют мало связи с первичным прямым опытом переживаний. Тем не менее развитие в целом должно начинаться с наивной картины мира. Этот источник необходим, так как нет другой основы, из которой может взрасти наука» [Келер; цит. по: Холл, Линдсей, 1997, с. 309].
Однако в школе гештальт-психологии феноменология использовалась для описания психических процессов, а не личностных проявлений, тогда как экзистенциальная психология переносит феноменологический подход на уровень описания личности, анализируя такие феномены, как свобода, независимость, смыслы существования и т. д.
Мощным образом феноменологическая установка заявляет себя в подходе К. Роджерса. В соответствии с ней именно субъективный опыт человека в виде сформированной у него Я-концепции является решающей детерминантой его поведения, принятия решений, логики поступков. Мы можем дать объективную оценку, например, интеллектуальным способностям человека, воспользовавшись доступными психологам инструментами, однако в своем поведении и самоощущении он все равно руководствуется собственными оценками, которые оказываются для него более важными. Когда Шерлок Холмс узнает от Ватсона, что Земля вращается вокруг Солнца, он с сомнением замечает, что его глаза говорят об обратном.
Очевидной задачей экзистенциальной психологии, изучающей отношения человека с миром, является поиск новых языков описания психологической проблематики и психологической реальности человека (что не является ни самоцелью, ни отрицанием системы понятий, существующих в психологии). Эта необходимость связана с освоением психологией новых пространств человеческого существования — «психологического бытия» (в формулировке Р. Мэя). Обращенность экзистенциальной психологии, как и психологии человеческого бытия, к проблемам взаимоотношений человека с жизненным миром, — это переход психологии на «молярный» уровень описания, что соответствует магистральному направлению развития науки. В свое время, описывая онтопсихологию как психологическую науку будущего, Б. Г. Ананьев писал, что для нее «естественный масштаб измерения — человеческая жизнь в целом».
Вообще, выделение особенностей, характерных признаков экзистенциального подхода оказывается непростой задачей. Д. А. Леонтьев справедливо замечает, что многие признаки экзистенциальной психологии сближают ее с другими психологическими подходами (например, упомянутая феноменологическая установка характерна отнюдь не только для экзистенциального подхода), поэтому, по его мнению, правильнее говорить скорее о комбинации разных особенностей, задающей уникальность экзистенциального подхода. Сам он к фундаментальным представлениям экзистенциальной психологии относит (помимо феноменологической установки и бытия-в-мире) «признание принципиальной непредсказуемости и изменчивости, отличающей живое от неживого»; признание «чрезвычайной роли рефлексивного сознания, только благодаря которому мы оказываемся способны не просто жить, ...но также относиться к своей жизни»; признание «общих законов жизни, наряду с ее непредсказуемым конкретным ходом, как предпосылки нахождения ответов на конкретные вопросы»; признание «наряду с реальностью фактичного и необходимого также реальности возможного»; идею «самодетерминации как активного и осознанного управления ходом собственной жизни» [Леонтьев, 2007, с. 3-12].
Одна из наиболее сложных проблем, стоящих перед экзистенциальным направлением, — развитие исследовательских процедур и методических подходов, релевантных его принципам и задачам.
Исследовательские методы психологии, сложившиеся в классический период ее развития, во многом заимствованные из естественнонаучной исследовательской парадигмы, не отвечают сложности феноменологии, относящейся к предмету, проблемному полю экзистенциальной психологии. Т. Флайн отмечает, что экзистенциалисты — не иррационалисты в том смысле, что они отрицают валидность логических аргументов и научного обоснования. Они просто задаются вопросом, в какой степени такое обоснование может оценить глубинные основания, которые управляют нашей жизнью [Flynn, 2006, p. 9].
Уже гуманистические психологи отмечали, что невозможность строго измерять сложные психологические феномены не может быть препятствием на пути их изучения. С точки зрения феноменологического подхода описание отдельного случая, отличающееся подлинностью, больше дает для понимания феномена, чем традиционные статистики. Так, например, для экзистенциальных психологов классическим считается описание смерти человека в рассказе Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича». Произведения искусства, литературные описания, письма, дневники, автобиографии людей — все это свидетельства реальности, подчас более живые и подлинные, чем так называемые научные исследования, редуцированные до количественно измеренных и зачастую искусственно выделенных характеристик. Безусловно, возможность обращения к таким нетрадиционным источникам научных исследований вызывала и продолжает вызывать сомнения и критику. Однако в свое время и появление экспериментальной психологии (с которой мы и по сей день связываем дату рождения научной психологии) вызвало немало возражений: «Главный принцип этого нового исследовательского подхода состоит в том, чтобы разыгрывать из себя идиотов и поступать так, будто мы вообще ничего не знаем о психических феноменах, будто их должно и можно наблюдать только извне, пользуясь позитивистскими и эмпирическими методами. Желательно объяснять, а не понимать эти феномены, выявлять в них закономерности, а не смысл. Ведь понимание делает нас “сообщниками” объекта нашего исследования. А это мешает нам четко отделить его от себя. Сторонникам опытно-научного подхода в психологии (как и в других областях знания) требуется “стерильно-чистый” объект, причем анализируют они не “смысл”, а “механизмы” психических феноменов: законы превращения физиологических раздражителей в представления, регулярные ассоциативные структуры в комплексах представлений и, наконец, сами законы мышления, то есть “логику”» [Сафрански, 2005, с. 53-54].
Поиск методических решений остается важной задачей экзистенциальной психологии. Составители фундаментального издания по экспериментальной экзистенциальной психологии отмечают, что для большей части короткой истории научной психологии сама эта идея — экспериментальной экзистенциальной психологии — никогда не рассматривалась как возможная, настолько эти два подхода, экспериментальный и экзистенциальный, мыслились как противоположности в широком поле психологии. Экспериментальные психологи, отстаивая строгие научные методы, обращались в своих исследованиях к относительно простым феноменам. Экзистенциальные психологи, напротив, обращались к проблемам человеческого существования и его смыслам, которые в силу своей абстрактности казались недоступными научным методам. И те, и другие критично относились к позиции друг друга. И. Ялом язвительно отмечал, что в психологических исследованиях «точность результата прямо пропорциональна тривиальности изучаемых переменных. Странный тип науки!» [Handbook of Experimental Existential Psychology, 2004, p. 3-4]. Правда, уточняют авторы, критические суждения Ялома относятся к концу 70-х годов.
Возрастание тенденции к исследованию экзистенциальной проблематики и включению экзистенциальных вопросов в современное психологическое теоретизирование, рост влияния экзистенциальных подходов инициировали проведение Первой международной конференции по экспериментальной экзистенциальной психологии в августе 2001 г. в Амстердаме (результатом которой стало появление фундаментального издания — Handbook of Experimental Existential Psychology, 2004).
То, что авторы упомянутого издания называют экспериментальной экзистенциальной психологией, точнее, наверное, было бы назвать эмпирической экзистенциальной психологией, поскольку приводимые данные получены с помощью различных методических подходов, включающих и собственно эксперименты, например, по актуализации страха смерти и его эффектам. Впечатляют обширность и разнообразие представленной в издании проблематики — от традиционных для экзистенциальной литературы тем смерти, свободы, смысла до проблем справедливости, переживания ностальгии, остракизма, воли, автономии и др., причем сами авторы отмечают разрастающийся круг проблем, к которым адресуются в своих исследованиях экзистенциальные психологи [Handbook of Experimental Existential Psychology, 2004, p. 497]. Важно понимать, что новизной отличаются зачастую не столько темы исследований, сколько используемые подходы.
Освоение психологией новых пространств существования человека и соответствующей ему психологической феноменологии требует уточнения понятийного аппарата и существующей терминологии. Одни понятия, используемые экзистенциальной психологией, пришли в нее из философии (например, «бытие-в-мире»), а потому требуют психологического переосмысления, другие, такие как «выбор» или «вина», хорошо известны психологам, но приобретают в рамках экзистенциального подхода иное звучание (например, «экзистенциальная вина») и потому требуют уточнения.
Поначалу это вызывало сопротивление. «Новые научные взгляды обычно требуют нового словаря. Поэтому неудивительно, что многие труды экзистенциалистов кажутся странными для тех, кто воспитан в научных традициях XIX в. Как новые формы музыки или изобразительного искусства, диссонанс, порожденный словарем экзистенциалистов, будет постепенно уменьшаться и исчезнет» [Холл, Линдсей, 1997, с. 318]. Постепенно уходит и отношение к новым понятиям, входящим в психологию, как к чему-то экзотическому и нарушающему сложившийся категориальный аппарат.
Современные тенденции развития психологии ставят уже не просто проблему уточнения языка, но «пересмотра самого принципа категориального строя современной психологии».
Новые тенденции в психологической науке — ее междисциплинарность и полипарадигмальность — проявляются в том, что «возникают новые категории, а также новые соотношения между ними, которые не входят в старую категориальную сетку. При этом вызывает интерес не столько пересмотр самих категорий, сколько анализ их модификации и изучения в разных областях психологии — психологии личности, социальной, клинической, возрастной психологии, а также анализ тех принципов и законов, которые универсальны для всех областей психологического знания» [Мар-цинковская, 2009, с. 174].
Последнее уточнение, которое стоит сделать, описывая становление и основания экзистенциальной психологии, касается ее общей оценки. К. Холл и Г. Линдсей в своем учебнике довольно категорично утверждают: «Было бы неверно, однако, заключить, что экзистенциальная психология в основе своей оптимистична относительно человека. Достаточно немного почитать Кьеркегора, Ницше, Хайдеггера, Сартра, Бинсвангера или Босса, чтобы понять, что это далеко от истины» [Холл, Линдсей, 1997, с. 314-315]. Нетрудно видеть, однако, что среди приведенных имен фактически нет психологов: это философы, двое последних — психиатры, а вывод авторов относится к психологии.
Маслоу приводит точку зрения, в соответствии с которой всех экзистенциалистов можно разделить на «да»-экзистенциалистов и «нет»-экзистенциалистов. Последние делают акцент на трагических аспектах человеческого существования. В противоположность им «да»-экзистенциалисты — это психологи, которые (и совершенно обоснованно) представляют позитивное, оптимистическое мировоззрение [Маслоу, 2002, с. 28]. Дальнейшее изложение, связанное с анализом переживания человеком экзистенциальных проблем, надеюсь, подтвердит справедливость данного суждения.
Одним из очевидных и неоспоримых преимуществ экзистенциального подхода, при всем том, что ему предстоит пройти еще немалый путь становления, является его интегративный характер. В современной психологии существует множество фрагментарных частных объяснительных моделей и недостает синтезирующего взгляда. Одна из проблем, которую на протяжении ХХ в. решала психология, — это необходимость перехода от фрагментарных подходов к целостным описаниям и необходимость распространения этого описания от отдельных феноменов психической жизни человека на раскрытие логики целостного человеческого существования, анализ бытия человека в универсуме, социальном, историческом, культурном контексте его существования.
Напомню, что в 60-х годах прошлого века, представляя «картину психологии будущего, интенсивного развития многих новых дисциплин теоретической и прикладной психологии», Б. Г. Ананьев писал о направлениях психологической науки будущего: «...Среди них будут науки, исследующие отдельные периоды человеческой жизни и <...> наконец, онтопсихология человека, объединяющая все части возрастной и дифференциальной психологии, характерологию» [Ананьев, 1977, с. 369]. Тем самым он писал о необходимости интегрирующего подхода, при этом видел в качестве интегрирующей дисциплины онтопсихологию, которая в буквальном своем значении — «психология бытия» (от греч. ontos — сущее).