В известном диалоге Платона «Пир» Аристофан рассказывал миф об андрогинах — цельных личностях, которых Зевс разделил на половинки, обреченные вечно искать друг друга, — на мужчин и женщин. Заканчивая рассказ, он упоминает еще об одной угрозе Зевса: если люди не усмирятся в своем буйстве, то он рассечет их на более мелкие части, чем половинки андрогинов. Видимо, если следовать логике рассказа Аристофана, люди не исправились и были наказаны. Правда, мелкие осколки не рассыпались, а остались внутри каждого из нас...
Многие известные психологи, создавая свои теории, обязательно учитывали такую многогранность любой человеческой личности. 3. Фрейд называет один голос «Сверх-Я», второй — «Оно», Ф. Перлз, основатель гештальт-терапии, соответственно — «Собака сверху» (доминирующая сторона) и «Собака снизу» (слабая, заведомо обреченная на поражение сторона), а Э. Берн — «Родитель», «Взрослый» и «Ребенок». В концепции итальянского психолога Р. Ассаджиоли наши «внутренние оппоненты» именуются субличностями. Есть субличности для ролей, которые мы играем в жизни: Родитель, Ребенок, Жена, Начальник, Учитель, Пациент, Врач, Пешеход, Водитель и проч.
В социологии Э. Гоффмана считают создателем теории «множественных Я», каждое из которых соответствует той или иной ситуационной роли. За каждой ролью непременно стоит исполнитель, воплощающий ее. Я — женщина, я — начальник отдела, я — дочь, я — подруга, я — «змея подколодная», разлучница, я — нежная, я — любимая, я — жесткая, я — сильная, я — слабая, я...
Социальные роли, которые в Средние века казались просто разными ипостасями лица (точнее, само лицо было совокупностью ролей), в эпоху капитализма приобретают как бы самостоятельное существование. Чтобы ответить на вопрос «Кто я?», человек должен сначала «разоблачить», снять с себя свой социальный наряд. Л. М. Баткин удачно иллюстрирует эту проблему ренессансной мысли известной новеллой Саккетти о мельнике, переодетом аббатом и ловко ответившем на трудные вопросы государя; в этой новелле индивиды отделяются от своих социальных ролей, которые оказываются «съемными» и, следовательно, допускающими перемену
.
Средневековый человек, выполняя множество традиционных ритуалов, видел в них свою подлинную жизнь. Человек Нового времени, наоборот, проявляет повышенную чувствительность и даже неприязнь к тому, что кажется ему «заданным» извне. Это делает его «Я» гораздо более значимым и активным, но одновременно и гораздо более проблематичным. Характерны в этом смысле рассуждения Монтеня Повторяя стих Петрония, что «весь мир занимается лицедейством», Монтень пытается отделить свое «Я» от «заданной» социальной роли: «Нужно добросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое — своим. Мы не умеем отличать рубашку от кожи. Достаточно посыпать мукою лицо, не посыпая ею одновременно и сердца... Господин мэр и Мишель Монтень никогда не были одним и тем же лицом, и между ними всегда пролегала отчетливо обозначенная граница».
Полифонию нашего «Я» хорошо выразил Генри Мюррей: «Личность — это целый конгресс, собравший вместе ораторов, закулисных магнатов, детей, демагогов, знатных персон и мошенников — здесь соседствуют Цезарь и Христос, Макиавелли и Иуда».
Наше поведение в соответствии с той или иной ролью не исчерпывает содержания личности. Социальная: роль — проявление внешнего, или официального «Я». Кроме него существует внутреннее «Я». Таков тезис о двойственности человеческой натуры, которая с наибольшей яркостью проявляется в тотальных организациях (тюрьма, психиатрическая больница), где мир раскалывается на два враждебных лагеря, подчиняющихся разным ограничениям и правилам поведения.
В своем внешнем поведении мы — образцовые подчиненные и законопослушные граждане, в своем внутреннем мире мы — бун-гари, девианты, неслухи. Наше внешнее «Я» формируется обществом, социальной иерархией, многочисленными институтами и организациями. Оно принудительно навязано нам часто вопреки нашему желанию. Наше внутреннее «Я» — это прибежище нереализованных желаний и возможностей, то, какими мы желали бы стать, не будь принудительных обстоятельств.
Таким образом, внешнее «Я» — это тот образ, каким нас хотели бы видеть окружающие, а внутреннее «Я» — это то, какими мы хотели бы видеть себя сами. Они и противостоят, и дополняют друг друга. То, что было отнято и не реализовано в первом, восполняется и реализуется вторым; Как часто мы в мысленном плане заново проигрываем свершившееся и желаем, чтобы оно происходило иначе? Нам стыдно за свершенные поступки. Внутреннее «Я» не одобряет плана действий внешнего «Я». Они вступают в конфликт. В других ситуациях мы оправдываем свой образ действий, уговаривая себя, что иначе и сделать было нельзя, что и другие на моем месте поступили бы также. В данном случае внутреннее «Я» приходит на помощь внешнему «Я», хотя в глубине души оно понимает, что оба неправы
Между внутренним и внешним «Я» существуют и более принципиальные различия. Внутреннее «Я», или то, что в английском именуется self, т. е. самость, я сам, состоит из устойчивых элементов, формирующих характер человека. Это внутренний стержень личности. Напротив, внешнее «Я» больше напоминает размалеванного актера, который вынужден играть спектакли перед публикой и который понимает, что все это понарошку. У Э. Гоффмана для него придумано особое название — «производитель впечатлений».
Ядро человеческого «Я», по Э. Гоффману, составляет self, которое всегда прикрыто социальной маской, подобающей случаю. Скрывая свое подлинное лицо под маской социальной роли, мы и сами иногда забываем, какие мы на самом деле, не говоря о посторонних, которые вовсе никогда не видели нашего внутреннего «Я». Очень немногие знают правду о себе, хотя большинство людей задают вопрос о том, кто они есть на самом деле. Значительная часть людей растворяется в своем сценическом образе — навсегда остается чиновником, солдатом, продавцом или ловеласом. Те, кто поначалу исполнял свою роль вынужденно, со временем привыкают к ней, добровольной вполне сознательно беря на себя все хлопоты, ответственность и последствия, связанные с социальной ролью. Они срастаются с ней как со второй своей кожей, и уже не ясно, кто кого играет.
Если внутреннее «Я» составляет то, что можно назвать нравственным стержнем или ядром личности, то оно должно представлять собой нечто целостное, единое. В тоже время внешнее «Я», постоянно приспособляющееся к изменяющимся ситуациям, правилам игры, моде и вкусам, должно представлять собой исполнителя множества ролей, которые приходится разыгрывать человеку в данное время — возвращаясь домой или покидая гостей, входя в общественный транспорт или укачивая ребенка. Такова двойственная природа человека — характера и исполнителя, личности и игрока.
Человеческое «Я» может представлять собой не только целостное образование, но состоять из нескольких «Я». Процесс расщепления единого «Я» на множество «Я» получил название в психологии раздвоения «Я». Чаще всего оно представляет собой результат психического расстройства, а не показатель нормального состояния, и выражается в следующих формах.
Психогенное бегство заключается в том, что человек резко порывает со своим прежним образом жизни, с тем чтобы в другом месте начать новую жизнь как другое «Я». Когда через некоторое время человек восстанавливает свое прежнее «Я», весь эпизод «бегства» выпадает у него из памяти.
Множественная личность свойственна человеку, у которого в разные периоды времени проявляются как бы разные личности, обладающие высокой сложностью и целостностью. Каждая из таких «временных» личностей позволяет человеку переживать чувства и побуждения, которые его «главная» личность отвергает и постоянно игнорирует. Известны случаи, когда в одном человеке чередовалось более 20 разных личностей.
Раздвоенность личности может иметь не только психологическую, но и физико-физиологическую составляющую и проявляться в отстраненности от своего тела, мыслей, чувств, даже в возможности наблюдать себя со стороны как другого человека. Эти явления получили название деперсонализации — изменения восприятия самого себя, и дереализации — изменения восприятия окружающей обстановки. Деперсонализация — состояние, в котором индивидуум испытывает «раскол» в сознании между «участвующим Я» и «наблюдающим Я». Деперсонализация, приводящая к измененному восприятию себя, сопровождается дереализацией, заключающейся в измененном восприятии действительности.
Деперсонализация характеризуется потерей контакта человека с повседневностью, что приводит его к восприятию жизни как сновидения и к формированию у него впечатления, что все его мысли и действия находятся вне его контроля. К дереализации относятся явления уже виденного (уже слышанного, испытанного, пережитого) и никогда не виденного (не слышанного, не испытанного, не пережитого). В первом случае в незнакомой обстановке возникает ощущение, что эта ситуация знакома, известна, что больной в ней находился прежде, во втором — хорошо известная обстановка кажется чуждой, увиденной впервые. Нарушается восприятие времени: оно кажется или медленно текущим, или необычайно стремительным.
Психосексуальные расстройства представляют собой многочисленные формы нарушений половой идентификации и сексуальных отклонений, среди которых наиболее известными являются:
- садизм — психосексуальное отклонение, которое выражается в потребности причинять партнеру страдания:
- мазохизм — психосексуальное отклонение, которое выражается в потребности быть униженным и страдать, чтобы достичь сексуального удовлетворения;
- транссексуализм — желание быть существом противоположного пола.
У человека существует только психологическая потребность в постоянстве «Я-образа», поскольку его раздвоение, «растроение» и т. д. приводит к болезненным для личности последствиям, связанным с умственным и нервным расстройством. Однако неизвестно, существует ли у него социальная потребность в постоянстве «Я-образа». Возможно, что и нет, поскольку переход от одной роли к другой требует от индивида мастерского переключения от одного социального репертуара к другому. Исполнение разных ролей предполагает достаточно отчужденное отношение к большинству из них. Так актер относится к своей маске, которую может в любой момент снять и отложить в сторону. Некоторым людям выгодно, чтобы окружающие удивлялись тому, какими неожиданными, разными и противоречивыми они могут быть в разных ролях.
Об отсутствии социального единства «Я-образа» свидетельствует такое явление, как обман:
«Преднамеренный обман требует такой степени психологического самоконтроля, на которую способны очень немногие. Именно поэтому неискренность — довольно редкое явление. Большинство людей чистосердечны, поскольку в психологическом плане так жить легче. Это означает: они верят в то, что делают, ради удобства забывая о том, что делали раньше, и счастливо идут по жизни в полной уверенности, что с положенным приличием преодолеют все испытания. Чистосердечие есть сознание человека, обманутого своим собственным действием. Или, как сказал Дэвид Рисмен, чистосердечный человек — тот, кто верит собственной пропаганде».
В момент переодевания в другую роль мы не испытываем никаких психологических трудностей, поскольку человек меняет внешнее лицо или обличье. Но менять в той же последовательности свой характер, темперамент, мировоззрение, нравственные устои человеку не удается. На благо человека смена одной социальной роли вовсе не требует соответствующей смены характера и нравственного уклада личности. Последние должны оставаться постоянными, обеспечивая личности главное — единство психологических проявлений «Я», его внутреннюю целостность. Обман дается человеку нелегко (исключая тех, кто привык это постоянно делать, но тогда обман для них превращается в социальную роль, отделенную от самой личности) потому, что ему приходится не социально, а психологически и нравственно раздваиваться, быть другим, разрушая внутреннее единство «Я-образа».
Я — работник промышленной компании, где зарабатываю жалованье; покупатель в магазине; пассажир автобуса или поезда, который доставляет меня к месту работы и обратно; зритель в театре: прихожанин православной церкви; член консервативной партии, которую я поддерживаю; пациент в кабинете врача, и у меня еще очень много других ролей в иных местах. В каждом из них, как я чувствую, присутствует лишь небольшая часть моего «Я», и мне приходится постоянно следить за собой, не позволяя остальной части моей личности вмешиваться в исполнение роли в другом месте.
Таким образом, я нигде не чувствую себя самим собой в полной мере. Нигде не чувствую себя, как дома. В конце концов, я начинаю ощущать себя совокупностью самых разных ролей, мною исполняемых. Причем каждую в своем месте и среди различных людей. Но существует ли что-то такое, что связывает их? Кто я в итоге — каково мое истинное, настоящее «Я»?
Большинство из нас приходит в замешательство, обнаруживая, что образ его представляет собой не более чем набор ролей. Рано или поздно мы примиряемся с множественностью нашей личности, которая является отражением множественности и расколотости внешнего мира. Ион состоит из множества сфер (экономическая, социальная, политическая, духовная), профессий и видов деятельности.
Тем не менее «Я» должно оставаться единственным и целостным. Иначе конфликты между различными частями «Я» могут разрушить личность.
Говоря о текучести личностных феноменов, П. Бергер отмечает:
«С социологической точки зрения, социальная личность не есть некая устойчивая данная сущность, переходящая от одной ситуации к другой. Она, скорее, представляет собой процесс постоянного порождения и перепорождения в каждой социальной ситуации — процесс, связываемый воедино тонкой нитью памяти».
Механизмом перехода служит идентификация: индивид отождествляет себя со множеством разных ролей, которые по очереди ему приходится играть в обществе.
В буддизме личность сравнивается с длинной вереницей свечей, каждая из которых загорается от последнего всполоха предыдущей. Буддистские психологи использовали этот образ в противовес индуистскому учению о переселении душ, подразумевая, что не существует никакой субстанции, которая переходила бы от одной свечки к другой. Этот образ, по мнению П. Бергера, очень хорошо подходит и к современной антропологической модели.
В одном человеке накладываются друг на друга несколько порой несовместимых «Я-образов»:
- в компании друзей он должен играть роль балагура,
- на работе — серьезного и неприступного начальника,
- с любовницей — страстного партнера,
- с женой — верного супруга и т. д.
Его «домашний» «Я-образ» может не совпадать с «рабочим», а «партийный» — с «религиозным». Это похоже на то. что психиатры именуют «раздвоением личности», но в отличие от него социальное раздвоение представляет не органическое нарушение или необратимую болезнь, а вид социальной игры, связанной со сменой ролей и декораций на сцене.
Далеко не с каждым образом-«Я» и исполняемой ролью человек полностью себя идентифицирует. Некоторые он снимает и надевает как маски, не вкладывая своей души. Полицейский, только что убивший в поединке нескольких преступников, возвращается домой любящим отцом и заботливым супругом. Точно так же судья, приговорив человека к смерти, отделяет себя от своей «рабочей» роли, становясь дома терпимым, добрым и чутким. Начальник нацистского концентрационного лагеря, говорят, писал полные нежности письма своим детям.
Раздвоения личности не происходит в том случае, если смена ролей и образов не приводит к серьезным нарушениям в сознании, не приводит к разладу с действительностью, но воспринимается с иронией как вид социальной игры.