Соотношение права и политики

Право и политика — два неразделимых явления социальной жизни. Хотя со времени появления государства они объемлют, по сути дела, все стороны коллективного бытия человека, до сих пор нет четкого их понимания, и споры о природе того и другого не смолкают поныне. Все согласны лишь в одном, а именно, что между обоими явлениями существует самая тесная и неразрывная связь, что они неотделимы одно от другого, но вот каков характер этого единства и связи — остается во многом проблемой дискуссионной. Чтобы найти более надежные точки опоры в ее решении, лучше, думается, начать с выяснения того, что понимается под политикой. Что понимается под правом, в общих чертах мы уже выяснили. Если удастся получить адекватное представление и о политике, то тем самым мы сумеем полнее раскрыть суть означенной проблемы, касающейся соотношения этих двух феноменов.

Понятие политики

«Политика» — вне всякого сомнения, наиболее употребительное слово в современном общественном лексиконе. Мы говорим о политике государства, политике партий, политике тех или иных государственных деятелей, отдельных людей, фирм, корпораций и даже о политике жены в отношении мужа или наоборот. Означает ли это, что во всех перечисленных случаях речь идет об одном и том же феномене, или существует различие в содержании термина «политика» применительно к каждому из них?

И да, и нет; позитивный или отрицательный ответ зависит от того, применяем ли мы понятие политики в обиходном или в научном смысле слова. Надо заметить, что эти два смысла нередко смешиваются, притом не только в обыденном, но, что хуже, даже в научном сознании.

Если взять обиходное использование понятия «политика», то во всех упомянутых случаях общим для них будет одно из его значений, предлагаемых, к примеру, «Толковым словарем» В. Даля и означающее «уклончивый и самотный образ действий». Исходя из него, Даль дает и значение производного от него слова «политик». Это, по его определению, «умный и ловкий (не всегда честный) государственный деятель; вообще скрытный и хитрый человек, умеющий наклонять дела в свою пользу, кстати молвить и вовремя смолчать».

Отталкиваясь от такого понимания политики, мы, как очевидно, далеко не уйдем. Когда Аристотель в своем сочинении «Политика» утверждал, что человек по природе своей есть существо политическое, он подразумевал отнюдь не упомянутые выше качества. Прежде всего и главным образом он имел в виду тот факт, что человек в глубинной и сущностной своей основе есть существо общественное, государственное, и потому отнюдь не случайно политика и государство для него — понятия неразделимые. И упомянутый свой труд он начинает со следующего определения:

«Поскольку, как мы видим, всякое государство представляет собой своего рода общение, всякое же общение организуется ради какого-либо блага... то, очевидно, все общения стремятся... к тому или иному благу, причем больше других и к высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение и называется государством или общением политическим».

В этом достаточно тяжеловесном определении выделим следующие главные моменты:

  • всякое общение людей организуется ради удовлетворения каких-то общих для них интересов;
  • наиболее важный вид общения, «обнимающий» собой все остальные, есть государство;
  • общение в рамках государства, которое олицетворяет собой всеобщий интерес, и есть общение политическое.

Мы видим, как Аристотель ведет нить своих рассуждений от общений вообще, как формы бытия человека, до высшего вида общения — государства. Политика для него — это не просто форма любого общения между людьми, а лишь та форма, которая прямо и непосредственно связана с государством, определяется его нуждами и потребностями.

За два с половиной тысячелетия, прошедших с того времени, когда Аристотель дал свое определение, предлагались и многие другие дефиниции политики, однако аристотелевское понимание рассматриваемого феномена в существенных своих чертах сохранило значение и поныне. Вслед за Аристотелем многие политические мыслители так или иначе склонялись к признанию того факта, что в жизни нет полностью независимых от политики сфер деятельности: она фактически всеохватна и в случае необходимости превращает в свое орудие любую сферу и любую ценность — будь то экономика, искусство, наука, семья, воспитание, образование и культура в целом.

Классики марксизма не без основания считали, что любая общественная проблема приобретает политический характер, если ее решение прямо или косвенно связано с государством, с проблемой власти. Близкое по смыслу определение политики дают и такие разные во многих отношениях мыслители, как М. Вебер и В. Ленин. Так, свою известную работу «Политика как призвание и профессия» Вебер начинает с намерения дать ответ на вопрос, что понимается под политикой.

 

«Это понятие, — отмечает он, — имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Говорят о валютной политике банков... о политике профсоюза во время забастовки; можно говорить о школьной политике городской или сельской общины, о политике правления, руководящего корпорацией, наконец, даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем».

Итак, продолжает Вебер: «...Политика, судя по всему, означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри государства между группами людей, которые оно в себе заключает».

В. Ленин, в свою очередь, определяет политику как «участие в делах государства, направление государства, определение форм, задач, содержания деятельности государства».

В «Философской энциклопедии» (М., 1989) политика рассматривается как сфера деятельности, связанная с отношениями между классами, нациями и другими социальными группами, ядром которой является проблема завоевания, удержания и использования государственной власти.

Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы видеть, что при внешней несхожести представленных формулировок они по сути своей идентичны. Можно, казалось бы, продолжить перечень образцов определений политики с целью иллюстрации сделанного вывода, но несколько, быть может, обескураживающим фактом является то обстоятельство, что в мировой политической литературе с древнейших времен по настоящее время определение политики скорее исключение, нежели правило. Данное обстоятельство, если подумать, не является, в общем-то, таким странным, каким оно может показаться при беглом взгляде на проблему. Понятие политики слишком богато содержанием, слишком емко, глубоко и всеобъемлюще, чтобы его можно было втиснуть в рамки дефиниции, сколь бы пространной та ни была. Данные выше «определения» политики, скорее, не определения, а общие отсылки к той основе, на которой она строится, вокруг которой вращается, из которой постоянно порождается и развивается. Основа эта — та или иная форма человеческой ассоциации, и прежде всего государство, из глубочайших жизненных сил и потребностей которого политика возникает и является его наиболее полным деятельным выражением. Именно здесь нужно искать глубинные корни и основания политики, и без их знания она не может быть понята, как не может быть понята и ее связь с правом.

В то же время ни одна человеческая ассоциация не существует без той или иной формы власти, а значит — без той или иной формы социального принуждения, неотъемлемого от всякой власти. Отсюда естественно следует, что сфера политики определяется властью и всем тем, что с ней связано, включая и принуждение. Ее присутствие мы видим на всех уровнях отношений между людьми и их ассоциациями, начиная с отношений межличностных и кончая межгосударственными. История не дает нам примеров человеческого общежития, которое обходилось бы вовсе без власти и принуждения. В то же время, как мы уже выяснили, власть и все то, что ей присуще, неразрывно связаны с правом.

Власть — это, прежде всего, инструмент поддержания в любом обществе определенного порядка, его организации и управления. Сколько существует человеческое общество, столько существует и власть. В самом деле, если порядок есть одна из первых потребностей человека как существа общественного, политического, то организация и поддержание этого порядка невозможны без власти и принуждения, с одной стороны, и подчинения — с другой. На двух этих столпах — власти и подчинении — держится, собственно, любое общество, и без них существование какой бы то ни было человеческой ассоциации было бы попросту невозможно; общество упразднялось бы, а вместе с ним упразднялись бы политика и право.

Но власть может быть как личной, так и групповой (общественной). Относятся ли оба эти вида к явлениям политическим? Ответ на этот вопрос подводит нас к необходимости определения критерия, отделяющего политические явления от неполитических. Ведь уже априори чувствуется различие между действием, направленным на удовлетворение каких-то частных интересов, и действием в интересах всего общества, группы или, используя приведенный Вебером пример, — различие между политикой жены в отношении мужа и политикой социальной группы, политического союза, государства.

Признание неразрывной связи политики с властью — необходимый, но еще недостаточный признак определения специфики политического факта. Вопрос о власти может возникать и в отношениях между двумя людьми, в семье или в какой-нибудь малочисленной и замкнутой группе людей, что еще не относит данные типы власти к категории политических. Чтобы выявить эту специфику, обратимся к рассматриваемому явлению с иной стороны. Начнем с утверждения, что политические способы деятельности, поведения и мышления обладают тем специфическим свойством, что они существуют вне индивидуального контроля. Более того, они не только существуют вне такого контроля, но и наделены определенной принудительной силой, благодаря чему навязываются людям независимо от их воли и желания.

Здесь внимательный читатель по одному лишь этому признаку сумеет обнаружить близость между политикой и правом. Начать с того, что политические виды деятельности и мышления обладают своим собственным, независимым от отдельных индивидов способом существования. Связано это, прежде всего, с тем, что индивид не создает их, а находит совершенно готовыми как результат предшествующей (более отдаленной или отдаленной менее) политической деятельности людей, и уже по этой причине он не может ни отменить их, ни изменить простым волевым актом. Он вынужден считаться с их существованием, приспосабливаться к ним, поскольку они всегда связаны с материальным и моральным превосходством общества (социальной группы, ассоциации, государства) над своими членами. Отсюда ясно, что политика выступает по отношению к индивидам как внешняя объективная необходимость. Политический факт узнается, прежде всего, по той публичной принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами.

Подчеркиваю тут слово «публичной», чтобы отделить политический факт от социальных фактов, не обладающих такой публичной принудительной властью и имеющих лишь частнопринудительный характер. А вот политика жены в отношении мужа, несмотря на использование слова «политика», есть простой социальный, но отнюдь не политический факт. Ценовая политика, скажем, той или иной торговой фирмы есть тоже социальный, а не политический факт, так как не имеет публично принудительного характера. В то же время ценовая политика, проводимая правительством, есть уже факт политический, ибо публично принудительная его природа совершенно очевидна. Именно данным обстоятельством объясняется тот часто встречающийся в человеческой практике факт, что политика имеет неоспоримый приоритет не только над индивидуальным поведением, но и над позитивным законом и даже кодексом законов: она может лишать его силы, отодвигать на второй план, игнорировать, не отменяя его формально. Даже в случае, когда тот или иной политический факт не имеет правового оформления, он тем не менее часто соблюдается всеми как совершенно обязательный, будучи прочнее многих предписаний закона.

«Необходимость не знает законов» — этой краткой формулой Кант точно определил истинное соотношение политики как необходимости и права как ее средства. Сплошь и рядом в истории можно видеть, как самые строгие юридические установления невозможно осуществить политически. И наоборот: политическая воля, политическая необходимость способна опрокинуть любой закон, вплоть до конституции. Мы хорошо это знаем на примере первой французской конституции — «Декларации прав человека и гражданина», и не только на ней. События последних десятилетий сначала в СССР, а затем в России дают тому более чем убедительные свидетельства.

 

«Какие бы присяги ни приносились конституции, — отмечал и Гегель, — это не помогает: все дело в природе вещей, в абсолютной необходимости, идет ли речь о преступлении против конституции или о чем-либо ином...».

Это связано главным образом с тем, что любой политический факт имеет своим главным субстратом не индивида, а ту или иную социальную группу (партию, класс, общество, государство и т.п.), то есть специфическую социальную систему. Иными словами, субъектом политики всегда является социальная группа. Индивидуум же может выступать только как ее представитель (или жертва).

Итак, чтобы понять суть политики во всех ее главных аспектах и проявлениях, необходимо обратиться к формам коллективного бытия людей и, прежде всего, к государству как высшему ее проявлению, к пониманию самой идеи государства и власти, равно как и природы публично принудительной силы в целом. Без этого любые рассуждения о политике и ее связи с правом будут поверхностными и бессодержательными, а многие ее существенные стороны непонятными.

 

Соотношение политики и права

Итак, политика в ее подлинном смысле охватывает сферу социальных отношений, прямо связанных с государством и публичной властью. Само же государство есть высшая форма организации общества. Эта форма по самой своей исконной природе и сути имеет политический характер, и главным ее признаком является наличие публичной власти. Главное, что ее отличает — это монополия на легитимное использование публично принудительной силы, обеспечиваемой специальными органами: полицией, армией, судом, прокуратурой и т.д. В этом пункте, как в фокусе, сходятся многие определения государства и власти. Организация же самой власти и ее реализация, в свою очередь, осуществляются на основе позитивного права. Эта мысль совершенно четко выражена в следующем утверждении В. Ленина, хорошо знавшего предмет, о коем вел речь:
«...Воля, если она государственная, должна быть выражена как закон, установленный властью».

Само же позитивное право есть система общеобязательныхнорм, исполнение которых гарантируется государственной властью в лице соответствующих органов.

Иными словами, позитивное право обладает такой же публично принудительной силой, какой обладает и политика. И в этом пункте мы видим средоточие трех неразрывных сущностей: государства, политики и права. Этим обстоятельством «отсекаются» от формальной принадлежности к праву все те виды социальных правил и норм, которые не обладают публично принудительной силой, а именно: обычаи, нравы, те или иные правила и принципы нравственности и т.д. Последние могут перейти в разряд позитивного права лишь благодаря законотворческой деятельности соответствующих органов государственной власти, вследствие чего они выходят из разряда «факультативных» и приобретают характер общеобязательных. В этом, собственно, и состоит весь смысл утверждения, что источником права является государственная власть, но тем самым само право становится явлением политическим.

 

«Закон есть мера политическая, — отмечал В. Ленин, — есть политика».

Это действительно так, хотя политика отнюдь не сводится к праву и не ограничивается им. Она есть явление более широкое, более богатое и более сложное, нежели право. Помимо того, в их взаимном соотношении право выступает как средство политики и в этом качестве подчиняется общим закономерностям соотношения цели и средств ее достижения.

 

«Право по существу — политическая категория, — читаем в одном из марксистских трудов по теории государства и права. — Право есть одно из важнейших средств осуществления политики...».

Замечу походя, что признание тесной и неразрывной связи политики и права — отнюдь не открытие марксистской мысли: в ней она нашла лишь свое наиболее полное и завершенное выражение. По сути же, ни одна философия или теория права не прошла мимо данной проблемы. Одним из тех, кто прямо признавал связь политики и права, был Гегель.

 

  • «Всякая социальная потребность, закон и т.д., — писал он в своей "Философии права", — должны быть рассматриваемы политически, т.е. с точки зрения государства в целом, с точки зрения социального смысла рассматриваемого вопроса...».

Нельзя здесь не отметить, что подобная определенность и четкость в оценке связи права и политики присутствует далеко не у всех авторов. Многие придерживались мнения относительно если и не полной, то значительной доли независимости права от государства и политики. Следствием этого стала, в частности, персонификация права, взгляд на него как на некую самостоятельную сферу, имеющую свои особые цели и функции, которые оно реализует как бы вполне независимо от политики и государства. Самое большее, что в этом смысле допускалось, — это взаимосвязь и определенная взаимозависимость государства и политики, с одной стороны, и права — с другой.

Не избежали этой ошибки и те, кто ставил перед собой в качестве специальной задачи исследование принципов соотношения политики и права. К ним, в частности, отнесем известного немецкого юриста А. Гёрлитца, опубликовавшего в свое время труд с красноречивым названием «Политические функции права».

Признавая сложность проведения границы между правовой и политической системами и тот факт, что функции права являются одновременно политическими, он тем не менее относит именно к функциям права общественную стабилизацию, регулирование, санкционирование, легитимизацию и некоторые другие задачи59. Очевидно, однако, что перечисленные «функции права» на деле суть функции государственной власти и политики, в реализации и обеспечении которых право служит ни чем иным, как средством. Вот с такой поправкой можно согласиться с перечнем предложенных Гёрлитцом функций.

Нельзя в этой связи не отметить, что ряд современных теоретиков прямо относит право к разряду политических средств. Эта линия ведет свое начало от Бодена и особенно от Гоббса, рассматривавшего закон как естественное средство обеспечения мира и безопасности в обществе, как инструмент содействия развитию торговли, промышленности и образования.

Один из современных продолжателей этой линии на Западе, Эдвард Росс, понимал социальный контроль как властное влияние, оказываемое обществом на отдельных индивидов и группы. В этом смысле он позиционирует себя как противник принципа «laissez faire» и основанных на нем политико-правовых представлений, прежде всего, концепции почти неограниченных прав человека, с которыми выступила либеральная правовая теория XIX-XX веков.

К этой же группе отнесем известного американского юриста и теоретика права Роскоу Паунда, ставившего на первое место в решении социальных задач удовлетворение общественных потребностей и интересов (задачи самой по себе сугубо политической) средствами социального контроля и эффективной «социальной инженерии», к коим он относил и право.

И завершим этот краткий обзор взглядов некоторых западных теоретиков на проблему соотношения политики и права словами одного из исследователей, под которыми я как автор с готовностью подписываюсь.

 

«Право, — пишет он, — не является целью самой в себе. Оно есть часть системы управления нацией, в которой оно функционирует, и оно должно оправдывать себя стремлением содействовать целям власти, то есть помогать развитию предписанного законами существования нации и добропорядочной жизни людей».

В этом отрывке право как средство политики представлено в наилучшем виде, и если говорить о его назначении, то оно служит таким средством и является главной его функцией. Чтобы получить лучшее представление об этой функции, рассмотрим более подробно, каким образом она действует применительно к различным сферам социальной жизни.

 

Право как средство политики и социального регулирования

Широкое распространение, особенно на Западе, получила современная ультралиберальная концепция, рассматривающая право главным образом как инструмент ограничения государства и государственной власти и защиты прав человека от посягательств с их стороны.

Нет нужды задерживать тут внимание читателя на доказательстве полной беспочвенности и правовой ущербности, если не сказать инфантильности, такого рода взглядов, рассматривающих государство и государственную власть как некое изначальное зло, усмирять и ограничивать которое якобы и призвано право. Они свидетельствуют лишь о разительном непонимании природы государства и права, о чем уже было достаточно сказано выше.

Вопрос здесь в другом: в какой мере сама государственная власть как источник позитивного права должна подчиняться нормам этого права? На этот счет существуют самые разные суждения, крайними из которых являются две точки зрения. Первая из них исходит из того, что государственная власть, будучи источником права, сама в то же время не подчиняется законам и стоит выше них. Вторая, наоборот, основывается на том, что в своих действиях власть полностью ограничивается законом. Существуют и промежуточные взгляды типа самоограничения государственной власти посредством закона (отчасти их разделяют Иеринг и Еллинек).

Сразу же замечу, что представленные точки зрения достаточно догматичны. Оставаясь в их рамках, мы вряд ли сумеем ответить на поставленный вопрос. Здесь, как и во многих других аналогичных случаях, за основу суждений нужно брать положение о том, что государство и право — явления одного порядка. Как уже неоднократно отмечалось, государственная власть есть олицетворение правопорядка, выраженного в той или иной форме государственного устройства (монархии, аристократии или демократии). Вследствие этого государственная власть уже ограничена своей формой и действует в ее пределах. Эти пределы всегда легитимизированы либо конституцией, либо вековой традицией, либо обычаями и основанном на них общем мировоззрением. И в каждом случае они совместно с существующими законами образуют свой особый правопорядок.

Здесь, однако, возникает и другой, более конкретный вопрос: должна ли государственная власть во всех случаях и без всяких исключений соблюдать существующие законы, в том числе и те, которые сама же вводит?

В этой связи нельзя не заметить, что существует категория юристов-педантов, считающие делом чести в каждом даже самом незначительном случае указывать властям на нарушение той или иной статьи конституции или иных законов, ставя себя тем самым в позу некой «правовой совести». Лично я усматриваю в этом пуризме либо элементарное непонимание того факта, что законы государства — это отнюдь не законы природы, которые нельзя отменять, либо просто политическую спекуляцию. Здесь можно присоединиться к суждению Иеринга, полагавшего, что абсолютное господство закона и столь же абсолютное ему подчинение было бы равносильно тому, как если бы общество само добровольно связало себе руки. Но тем самым оно обрекло бы себя на неподвижность и беспомощно взирало бы на требования развивающейся и меняющейся жизни, которые либо не предусмотрены законом, либо перед которыми существующий закон бессилен.

Иеринг с полным на то основанием отмечает, что государственная власть отнюдь не должна ограничивать законом самодеятельность сверх той меры, которая вызывается настоятельной необходимостью. В этом смысле, замечает он, лучше недоделать, чем переделать. Цель государственной власти и права как ее средства — обеспечение жизненных условий общества и его нормального развития, которое постоянно требует корректировки, в том числе и правовой. Не общество существует для права, а, наоборот, право существует для общества, заключает он.

Впрочем, вопреки всяким теориям, практика государственной жизни развивается в соответствии с необходимостью, но отнюдь не согласно существующим законам, тем более, если те противоречат этой необходимости. Здесь уместно повторить еще раз приводившуюся выше кантовскую максиму: «Необходимость не знает законов». Она точно отражает отношение между правом и постоянно развивающейся и меняющейся социальной действительностью. Ее истинность особенно очевидна в современных условиях, когда на передний план все больше выдвигается непосредственно управленческая деятельность государственной власти, требующая все большей гибкости и свободы в области применения права и, более того, в известном смысле — вообще освобождения от излишне ограничивающих ее правовых методов и форм. Паунд, к примеру, выдвинул заслуживающее внимания положение, что уже сама деятельность в области государственного управления есть право, что в современных условиях все большее значение приобретает непосредственная политическая деятельность, проходящая либо вне правовой формы, либо — и это тоже важно — в необычной правовой форме.

Желал того Паунд или нет, но этой мыслью он косвенно подтвердил ту точку зрения, что государство и право (правопорядок) — явления однозначные и не терпящие какого-либо разделения, тем более — противопоставления.

Право как средство политики, как средство государственной власти, подобно самой власти (ее форме и сущности), имеет относительный, но отнюдь не абсолютный характер. Данное положение в полной мере распространяется и на сферу так называемого частного права — эту «святая святых» различных либеральных правовых теорий с их назойливым акцентом на незыблемость прав человека и частной собственности. Однако в нашем подлунном мире незыблемых вещей попросту не существует, особенно же в мире социальных отношений — тут всё «зыблемо» и всё подчиняется необходимости, в рассматриваемом случае — необходимости политической, государственной. И это четко определил Гегель.

«По отношению к сферам частного права и частного блага, семьи и гражданского общества, — пишет он, — государство есть, с одной стороны, внешняя необходимость и их высшая власть, природе которой подчинены и от которой зависят их законы и их интересы, но, с другой стороны, оно есть их имманентная цель...».

Так было во все времена, везде и постольку, где, когда и поскольку существовало государство и отвечающий ему правовой порядок. Уже в китайской, римской и иных древних системах права мы сталкиваемся с существенными ограничениями сферы частного права, касающимися семейных отношений, права наследования, отношения родителей к детям и наоборот, и т.п. Новейшее же право в ряде случаев не только не уменьшило ограничения в сфере частного права по сравнению с древними кодексами, но даже и умножило их в интересах всего общества.

Особое место принадлежит здесь институту собственности, и на это в свое время обращал специальное внимание Иеринг. Дело в том, что, по мнению многих, сущность права собственности выражается в неограниченной власти собственника и в том, что всякое ее ограничение представляет собой чуть ли не ее захват, экспроприацию, противоречащие самой идее этого института.

Иеринг с полным на то основанием утверждал, что подобное воззрение не только глубоко ошибочно, но и крайне опасно, и что собственность в ее отношении к обществу нужно рассматривать в том же ключе, что и семью. Он решительно отвергал взгляд, что собственность по самой своей «идее» заключает в себе право абсолютного распоряжения ею. Общество, отмечал он, не может допустить и никогда не допускало понимания собственности в таком смысле. И в самом деле: «идея» собственности в принципе не может заключать в себе ничего, что противоречило бы «идее» общества, что должно быть уже ясно из глубинных причин образования государства и сопутствующего ему права. То и другое как раз и возникли главным образом с целью ограничения разрушающего действия частного интереса и связанной с ним частной собственности.

Кстати, идея «священности» частной собственности есть наследие все той же ущербной теории естественного права, ограничившей индивида самим собой. Нет нужды пояснять здесь, к чему бы пришло общество, если бы собственник превращал свою собственность в неприступную крепость, неподвластную действию закона.

В самом деле, в этом случае сопротивление любого частного лица могло бы препятствовать проложению железных дорог, шоссе и других коммуникаций и сооружений, от которых зависит благосостояние тысяч людей, развитие целых областей и даже безопасность государства. Доведенный до крайности принцип неприкосновенности частной собственности отдает общество на прихоть каприза, упрямства, самого крайнего, преступного эгоизма и самодурства отдельных лиц.

В этой связи Иеринг касается и такого понятия, как «экспроприация», которое не только практически неизвестно в современной правовой теории, но и намеренно замалчивается, тогда как в том же римском праве, служащем своего рода правовым эталоном, оно имело полное свое выражение. Применение этого средства у римлян свидетельствует, насколько ясно они осознавали опасность абстрактного понимания собственности. При юридическом преследовании права собственности римляне прибегали к двум средствам: либо к практическому осуществлению экспроприации, либо к переложению ее на деньги, то есть выдаче денежной компенсации за нарушение права собственности. Нельзя здесь не отметить, что римское право отличала одна замечательная особенность: все правовые отношения были неотделимы в нем от целесообразности, и если целесообразность исчезала, прекращалось и право.

Данный принцип, модификацией которого является упоминавшаяся формула Канта, служит лучшим подтверждением политической обусловленности права, его зависимости как средства от государственной власти и проводимой ею политики. И в самом деле, не существует неизменной границы, которая отделяла бы на вечные времена общественно целесообразное от нецелесообразного, вредное от невредного, то, что следует запретить, от того, что нужно дозволить. Здесь невозможно, как отмечал Гегель, дать твердые определения и провести абсолютные границы. Ближайшие определения обусловливаются здесь нравами, характером и духом государственного устройства, данным состоянием общества или опасностью момента, иными словами, — всем тем, что можно подвести под категорию «политической целесообразности», с которой и должны сообразовываться законы. Этот же принцип распространяется и на остальные важнейшие сферы деятельности государства, включая саму юстицию, то есть правосудие.

 

«Какой объем власти должно государство предоставить юстиции, — отмечал Иеринг, — это вопрос политики...».

Или, что одно то же, — вопрос государственного устройства и политической целесообразности, исходящей из конкретных социальных условий того или иного общества.

Аналогичную точку зрения находим у известного современного американского правоведа и юриста Дж. Грея, что особенно показательно ввиду особой роли суда в Соединенных Штатах, рассматриваемого многими юристами в качестве одного из источников права. Признавая за судом право высказывать свое мнение и суждение относительно вопросов организации государства, Грей в то же время не признает за ним такого права в важных делах, относительно которых сама власть определяет, какой должна быть организация государственной системы и в каких пределах ее органы должны работать.

 

«Действия и заявления лиц, входящих в эти органы, но несовместимые с самой природой этой организации, — считает он, — не являются действиями и заявлениями Государства и его Правом».

Касаясь вопроса о взаимоотношении государственной власти и судов, часто искажаемого, особенно в некоторых англоязычных государствах, включая те же Соединенные Штаты, Грей отмечает правовую и политическую подчиненность вторых первой. Уточняя эту зависимость, он пишет:

«Управляющая власть государства или иного сообщества по отношению к своим судебным органам осуществляется двумя путями: первый — путем их создания, и второй — путем указания границ их компетенции, или, иными словами, указанием источников, из которых они должны брать нормы, составляющие Право».

То же самое можно сказать и относительно масштабов и меры наказаний, определяемых уголовным правом, — они всецело в области социальной политики, проводимой государством, и сам уголовный кодекс есть в известном смысле зеркало, отражающее социальную и политическую природу общества и государства, равно как и уровень их развития. Прав тот же Иеринг, утверждая, что для выяснения вопроса о том, насколько высоко ценятся человеческая жизнь, честь и достоинство человека, его свобода, собственность, брак, нравственность, безопасность человека и государства, — короче, все, что относится к основным моментам социально-политического бытия общества, — достаточно раскрыть уголовный кодекс государства.

Хотя нельзя не отметить, что нередко имеет место существенное расхождение между писаным правом и реальным положением вещей. Уголовный кодекс может, скажем, формально отвечать всем современным требованиям, тогда как судебная практика — может не соответствовать ему вследствие отсутствия должных социальных условий.
Свою специфику имеет и соотношение политики и права в области экономики. Эта сфера правовой деятельности и применения права — одна из наиболее дискутируемых в правовой науке, и эти дискуссии, столкновения различных точек зрения не снизили своего накала и поныне.

Ключевые слова: Политика, Право
Источник: Поздняков Э. А. - Философия государства и права - 2016
Материалы по теме
Политика и право
Политология в вопросах и ответах: учебное пособие / А. А. Горелов. — М.: Эксмо, 2009. — 256...
Международное право и политика
Международное право. Общая часть : учеб. для студентов юрид. фак. и вузов / И.И. Лукашук;...
Политизация этничности
Тишков В.А., Шабаев Ю.П. - Этнополитология - политические функции этничности. Учебник для...
Концепция прав человека Т. Пейна
Политология в вопросах и ответах: учебное пособие / А. А. Горелов. — М.: Эксмо, 2009. — 256...
Патернализм в политической культуре России
Исаев Б., Баранов Н., Современная российская политика: Учебное пособие. Для бакалавров. —...
Структура административно-правовых отношений
Гречина Л. А., Административное право РФ. Курс лекций; учебное пособие. — Москва ; РГ-Пресс...
Политические идеи римских юристов
Под ред. А. К. Голикова, Б. А. Исаева История политических учений: Учебник для вузов....
Организационно-правовые формы предпринимательской деятельности
Ершова И.В - Предпринимательское право.Учебник
Оставить комментарий