Если со стороны понаблюдать за поведением человека, легко убедиться: многие его поступки имеют своей целью сообщить что-то окружающим. Здесь подразумевается, конечно, не речевая деятельность и не жесты и мимика, о которых уже шла речь, — с ними «все ясно», эти средства специализировались в коммуникативной функции. Речь идет об иных, самых разнообразных, действиях.
Вот человек хочет позвонить по телефону-автомату, а кабинка занята. Как он может поторопить разговаривающего по телефону? Может, конечно, попросить «открытым текстом»: «Не могли бы вы закончить разговор, а то мне нужно срочно позвонить» и т.п. Но может поступить и по-другому: будет молча, но демонстративно смотреть на часы, покашливать, обходить автомат с разных сторон, чтобы своим видом напомнить о себе, не исключено, даже постучит по стеклу...
Вся наша жизнь — дома, на работе, в общественных местах — включает в себя множество подобных знаковых ситуаций. Мы можем своими поступками выразить внимание или безразличие, радость или недовольство, уважение или презрение к другому человеку или к обществу в целом. Примеры: на домах перед праздниками вывешивают флаги; некто, выходя из комнаты, громко — так, чтобы слышали оставшиеся в помещении, — хлопает дверью; студенты встают, когда преподаватель входит в аудиторию; на руке у женщины — обручальное кольцо; в ресторане мужчина, прежде чем сесть самому, усаживает свою спутницу; выходя из метро, человек слегка поворачивает голову и придерживает за собой тяжелую дверь.
Конечно, все эти поступки — еще и дань традициям, общественным установлениям: так принято в данном обществе, такое воспитание получил данный человек. Поэтому непросто здесь отграничить знак от симптома (о симптомах см. в разделе 2). Возможно, придвигая стул своей спутнице, посетитель ресторана и не думает специально о том, чтобы оказать ей знак внимания, — просто он по-другому посту пить не может, он так воспитан, это для него своего рода рефлекcе. Однако со стороны это выглядит именно как знак. (Д* и, замечу, в другом обществе, в другую эпоху такой поступок был бы просто невозможен или был бы истолкован превратно.)
Ясно также, что способы отношения человека к другие людям входят в общую систему его поведения, зависят от ег< понимания мироздания и своего места в нем. В частности способы отношения к другому человеку оказываются связанными с отношением к окружающей среде. (Можно ли, например, бросить на траву обертку от мороженого? Можно ли выгнать из дому кошку или собаку? Можно ли воспользоваться чужим полотенцем? И т.д.) Все эти вопросы человек решает для себя сам, в соответствии с полученным воспитанием и нормами окружающего его общества. И все вместе взятое это входит в сферу культуры в самом широком смысле слова. Однако значительная часть этой общей культуры имеет семиотическую природу, т.е. реализуется в поступках, предназначенных для восприятия другими людьми. Поскольку же данные поступки складываются в систему, обусловленную не только общественным строем, но и эпохой, национальным характером, темпераментом, вероисповеданием и т.п., имеет смысл выделить в рамках семиотики особую дисциплину, занимающуюся культурой, а точнее, поведением разных народов в разных ситуациях. Эта дисциплина называется этносемиотикой (отгреч. ethnos 'народ, этнос, общественный класс').
Что интересует этносемиотику? Обряды, ритуалы, обычаи, семейные традиции, одежда, мода, прием гостей, обустройство и украшение жилища, разбивка парков и садов, использование цветовой гаммы, игры и танцы... Естественно, все эти чрезвычайно многообразные формы поведения человека (и общения его с себе подобными) формируются и подбираются на основе некоторых глобальных и глубинных психологических и нравственно-этических критериев. В качестве таких «точек отсчета», лежащих в основе национально-культурных знаковых систем, можно предложить следующие противопоставления:
- человек — природа
- мужчина — женщина
- старший — младший
- личность — государство
- духовное (интеллектуальное) — телесное (физиологическое)
- обыденное (профанное) — святое (сакральное) и т.д.
В зависимости от трактовки этих основополагающих оппозиций нравственные идеалы получают в конкретном обществе (и в конкретную эпоху) то или иное воплощение. Обратимся к примерам.
Пример первый: одежда, мода. В каждом обществе имеется свое представление о том, как следует одеваться. Возникает противопоставление домашней и рабочей (служебной) одежды. Женская одежда то в какие-то годы сближается с мужской (утверждая идеи равенства полов), то, наоборот, отдаляется от нее. У многих народов национальный костюм отражает не только территориальные особенности, но и дает указания на возраст, социальное положение и другие качества его носителя. Так, у некоторых народов Кавказа обязательной принадлежностью мужского национального костюма является кинжал. В патриархальной России замужняя женщина, выходя из дому, обязана была повязывать голову платком; показаться на людях с непокрытой головой означало «опростоволоситься», т.е. 'осрамиться'...
Вообще понятие «прилично — неприлично» в одежде оказывается условным. В одной недавней журнальной публикации рассказывалось о том, как в средние века испанская королева «гневно отказалась принять в дар от голландских купцов две дюжины чулок, — столь неприличен был намек на то, что у королевы есть ноги и (о, ужас!) место, откуда они растут!» Не слишком утрируя, можно сказать, что дама высшего света, обнажавшая лодыжку, бросала обществу XVII в. более сильный вызов, чем сегодняшняя молодая особа, появляющаяся на пляже топлес (от англ. topless 'без верха'), т.е. в купальном костюме из одной только нижней части. Р. Якобсон приводит в качестве примера историю со священником-миссионером, проповедовавшим туземцам азы христианской морали. Когда он стал упрекать аборигенов в том, что они ходят нагишом, те указали на его голову: «У тебя тоже кое-что не прикрыто». «Да, — согласился священник, — но это лицо». «А у нас повсюду лицо», — ответили дикари.
Действительно, все зависит от конвенции. Удобство, красота, гигиеничность — все эти критерии отходят на второй план, а на первом плане прочно утверждается социальная норма: «так положено». Общество регламентирует возможности человека в выборе одежды. Что же сообщает индивид своим костюмом собратьям по обществу?
Прежде всего, одежда может сигнализировать, что человек принадлежит к определенной социальной группе, профессии или выполняет в данный момент определенную общественную функцию («находится на службе»). Такова форма милиционера, военнослужащего, железнодорожника, таможенника, лесника. Сходную роль выполняет халат медработника, оранжевый жилет дорожного рабочего, мантия судьи и т.д. Долгие годы у нас в стране непременным признаком ученика при исполнении его «служебных обязанностей» была школьная форма. Когда-то в России особую форму носили и студенты. Далее, костюм может свидетельствовать о том, что человек принадлежит к определенному социальному слою и принимает «правила игры», нормы поведения в общественных местах. В дорогой ресторан не впустят посетителя в свитере или в джинсах. В приглашении на официальный прием может быть специально указано, в каком костюме должен появиться гость. Знаковые свойства костюма очень четко проявляются в конфессиональной (религиозной) сфере. Достаточно вспомнить одеяние священнослужителей или одежду прихожан, участвующих в церковных обрядах, например венчальном или похоронном. Определенные правила поведения, связанные с одеждой, касаются всех верующих. Православный, входя в церковь, снимает головной убор, а мусульманин оставляет за порогом мечети обувь. Даже, казалось бы, мелочь — галстук, жилет, шляпа, трость, зажим для галстука — все это может быть знаком своеобразного «конформизма», подчинения индивида общественным предписаниям. Зато уж если карнавал, то тут все наоборот: сюда как раз могут не впустить человека, нормально одетого, на нем должна быть, по крайней мере, маска, а лучше всего какое-нибудь немыслимое облачение. Таковы правила игры.
Вместе с тем костюм может свидетельствовать, что его обладатель — «бунтарь», человек, в чем-то несогласный с общественными установлениями или в целом их отрицающий. Таков профессор, демонстративно приходящий на лекции в свитере. В каком-то смысле и меховое манто на плечах дамы — вызов обществу, озабоченному проблемами нищеты, голода и сохранения живой природы. И нудист, максимально, по его мнению, сближающийся с этой природой, тоже по-своему протестует отсутствием одежды против общественной морали.
Со временем нравы общества, конечно, меняются. Нынче солнечные очки, сдвинутые на лоб, так же как кепка-бейсболка, надетая задом наперед, стали символом молодежного стиля поведения. А каких-нибудь 20—30 лет назад очки, сдвинутые на лоб, однозначно свидетельствовали о преклонном возрасте их владельца. Дошкольники наизусть знали когда-то стихотворение Юлиана Тувима (разумеется, его русский перевод), в котором некая тетя Валя с ног сбивается в поисках своих очков:
Ищет бедная старушка
На подушке, под подушкой...
А они на самом деле
У нее на лбу сидели!
Обтрепанные или застиранные джинсы хиппи (стоящие, кстати, иногда дороже, чем целые и новые), кожаные куртки и «адидасы» крутых парней — все это не просто элементы культуры, но з н а к и, рассчитанные на внимание окружающих, «этикетки», автоматически приписывающие человека к определенной социальной группе.
Пример второй: поцелуй. Как говорил один из героев Всеволода Иванова, поцелуи так же разнообразны, как способы ставить самовар. Действительно, поцелуй в щеку (однократный) или в щеки (двукратный, троекратный), поцелуй в губы (не менее разнообразный), поцелуй в лоб (например, ребенка или покойника), воздушный поцелуй неопределенному количеству адресатов (с трапа самолета и т.п.), целование руки — сколько перед нами разных семиотических ситуаций! И каждая из них опять-таки узаконивается, утверждается общественной моралью.
Многие восточные народы вообще не знали поцелуев. Японцев, в частности, глубоко шокировало поведение европейских супругов, которые публично целовались при встречах и расставаниях. Даже самого слова «поцелуй» в японском языке до XIX в. не было. Уже в XX в., когда для одной из экспозиций в Японию была привезена знаменитая скульптура Родена, изображавшая целующуюся пару, устроители выставки вынуждены были скрыть ее за специальной ширмой: слишком уж неприличной могла она показаться массовому зрителю. В Польше женщина при знакомстве подает мужчине руку не совсем так, как в России: она протягивает ее тыльной стороной вверх, готовя для поцелуя. Мужчинам, как правило, руку не целуют, но если мы все-таки стали сегодня свидетелями такой ситуации, то перед нами знак: это священнослужитель...
Можно было бы также показать, что многообразные способы поведения человека в чужом доме (в гостях) тоже составляют семиотическую систему, окрашенную национально-культурным колоритом. В разных обществах мы получим разные ответы на такие вопросы, как, положим: можно ли здороваться или прощаться через порог? Надо ли в гостях снимать обувь? Следует ли при разговоре обязательно смотреть собеседнику в глаза? Уместно ли, заметив у него на костюме нитку, снять ее? Можно ли (и нужно ли) в конце обеда оставить на тарелке что-то из еды? Что делать, если какое-то блюдо не нравится? А если, наоборот, очень уж понравилось, прилично ли попросить добавку?
Все эти вопросы вхождения в микроколлектив, поддержания и регулирования отношений, обмена «дипломатической», «этикетной» и тому подобной информацией — суть элементы общей культуры. И в то же время все это знаки. Не забудем только, что в обычной ситуации они играют все же вторичную роль, сопровождая и дополняя словесное, речевое общение.