Во введении приводилось суждение Дюркгейма относительно зыбкости и неопределенности наших представлений о многих явлениях социальной жизни, в том числе и о государстве. Что касается государства, то в его оценке мы постоянно сталкиваемся со своего рода аберрацией взглядов и мнений людей (и не в последнюю очередь ученых), вследствие чего понятие о нем нередко предстает в искаженном виде не только в обыденном, но, увы, и в научном сознании. Тому имеется много причин не только исторического и культурного свойства, но и относящихся к противоречивой природе самого человека и к различным системам ценностей, коим он привержен. Проявляется это во множестве самых различных и противоречивых взглядов на институт государства, его природу, сущность и происхождение. Как это ни покажется странным, но и по сию пору люди не пришли к согласию в понимании этого удивительного феномена, с которым с незапамятных времен неразрывно связана жизнь человека. Каждая эпоха в развитии человечества или отдельных обществ дает нам свое особое видение его природы, его места и роли в жизни людей.
Отсюда понятны не только трудность, но и невозможность выработки единого взгляда на государство, который выражал бы его подлинную природу. В самом деле: несмотря на многовековую упорную работу человеческой мысли, до сих пор не существует ясных и общепринятых представлений о том, что такое государство, каково его происхождение, его соотношение с обществом, индивидами и различными социальными группами. Что касается происхождения государства, то, на мой взгляд, именно в его разгадке во многом кроется ответ на вопрос о его природе и сущности, равно как и на природу неотрывного от него права.
Нельзя в этой связи не заметить, что большая часть существующих представлений о государстве, его происхождении и роли в жизни людей грешит либо односторонностью, проявляющейся в механистическом подходе к нему как к некой «организации» или «механизму», относительно независимому и даже противостоящему обществу и индивидам; либо его персонификацией, превращающей государство в своего рода «лицо», живущее как бы собственной независимой жизнью и даже имеющее свое имя: «Левиафан» (Гоббс).
Не вдаваясь пока в сущность природы государства, сразу же отмечу, что оно есть особая, притом необходимая форма человеческого общежития, и в этом качестве выступает как некоторая тотальность, целостность взаимосвязей и отношений властно-правовых структур и общества, как целостная система взаимоотношений между индивидами и их ассоциациями, где нет каких бы то ни было самодовлеющих и независимых от него частей.
Чтобы в этом пункте была большая ясность, не обойтись без хотя бы краткого рассмотрения господствующих взглядов на сей предмет, существующих в науке о государстве. Начать с того, что перед каждым, берущимся за исследование таких сложных явлений, как государство и право, возникает немало трудностей, обусловленных, прежде всего, чрезвычайной сложностью предмета, обилием разнообразных и часто противоречащих друг другу точек зрения, а также господством сложившихся стереотипов. К этому добавим, что практически невозможно говорить о праве, отвлекаясь от государства, как и наоборот.
Однако логическая последовательность изложения вынуждает идти этим, в общем, противоестественным путем, чтобы более резко оттенить особенности каждого явления в отдельности, а затем в итоге соединить их в едином синтезе той самой тотальности, о которой упоминалось выше. В то же время, при всем желании исследовать какую-либо одну сторону государства, отвлекаясь от другой, сделать это в полной мере невозможно, да, собственно, и не нужно. Отмечаю этот момент, чтобы заранее извиниться перед читателем за неизбежные повторы каких-то базовых вещей.
Итак, начнем с традиционных подходов к пониманию природы и сущности государства. Пожалуй, в наиболее четкой и бескомпромиссной форме они изложены в рамках марксистской теории государства и права*, благодаря чему их можно брать в качестве своего рода образца. Обойти марксистские подходы было бы непозволительно не только с научно-этической, но и с научно-содержательной точки зрения. Марксистская теория государства и права породила огромный блок научной литературы. При определенных нюансах в подходах различных авторов этой школы к оценке государства она в целом весьма последовательна и единообразна в базовом своем подходе и в основных формулировках. Следует отдать ей должное за их четкость и недвусмысленность, а также за то, что ей удалось, пусть и в особой форме, «схватить» и выразить некоторые глубинные черты государства и права, до которых не смогли дойти многие немарксистские теоретики и философы. В то же время этой школе как никакой другой присущ механистический взгляд на государство как некую «организацию» или «орган» («механизм», «комитет» и т.п.). Здесь нет возможности изложить марксистскую концепцию подробно — собственно, в рамках данной работы в этом нет и нужды, — а потому рассмотрим лишь наиболее типичные определения, раскрывающие ее существо Начнем с того, как понимается в рамках данной школы сам феномен государства. В этом отношении при незначительных расхождениях между разными авторами, касающихся главным образом формы, в общем подходе к природе государства царит полное единство. Оставляя в данном случае в стороне классовый подход, являющийся неотъемлемым элементом в оценке марксистской школой любых социальных явлений, задержим внимание на понимании государства как «организации». На мой взгляд, этот момент имеет принципиальное значение, и его всестороннее критическое рассмотрение позволит освободиться от некоторых укоренившихся в научном сознании неадекватных представлений о государстве и приблизиться к более верному его пониманию.
Итак, в одном из солидных трудов под редакцией авторитетного советского правоведа С.С. Алексеева отмечается, что государство «представляет собой организацию... власти экономически господствующего класса. ...По своей сущности государство является орудием диктатуры — классового господства».
И, как бы обобщая, автор пишет:
«Государство — это политико-территориальная суверенная организация публичной власти классового общества, обладающая специальным аппаратом принуждения в отношении населения для осуществления своих обязательных велений».
Сошлюсь здесь еще на один очень важный для дальнейших рассуждений момент. Тот же автор рассматривает государство в системе общей политической организации общества как хотя и центральную, но все же одну из частей наряду с политическими партиями и общественными организациями.
Остановимся кратко на основных моментах представленного подхода. Прежде всего, бросается в глаза то, что государство рассматривается как «организация» и даже «средство». Далее, государство в этом качестве как бы отделено от некоего населения, которое по отношению к нему выступает в роли страдательного элемента, безликого и безучастного исполнителя «обязательных велений» этой «организации». Этот момент еще более выпукло выделен в другом труде под редакцией не менее авторитетного советского правоведа Д.А. Керимова.
«Эта организация власти, — находим там, — противопоставлена обществу. Вот почему существеннейший признак государства составляет особая публичная власть как сила, противостоящая обществу» (курсив мой. — Э.П.).
Здесь, как мы видим, государство и общество разделены между собой подобно полюсам, вследствие чего непонятно, что, собственно, соединяет их вместе.
И для полноты картины обратимся еще к одному фундаментальному исследованию, как бы подытоживающему основные подходы марксистской мысли к феномену государства.
«Государство, — говорится в нем, — это исторически преходящая, выделившаяся из общества и обусловленная его экономическим строем классовая политическая организация суверенной публичной власти, обеспечивающая и защищающая общие интересы собственников основных средств производства»4 (курсив мой. — Э.П.).
И тут государство отделяется от общества, противопоставляется ему как чуждый ему «аппарат» или «орган». Самое большее, что допускает марксистская мысль в соотношении государства и общества — это то, что государство «тесными узами связано со всеми иными сферами жизни общества, оказывает на них воздействие и само испытывает на себе влияние последних»5. Дальше этого она не идет и, более того, решительно «отметает отождествление государства и общества (которое имело и имеет место в буржуазной науке)...».
При многих достоинствах и достижениях марксизма, о которых нам еще предстоит говорить, присущий ему взгляд на государство как особый «орган», «аппарат», «средство» или «организацию», не только отделенные от общества, но и стоящие как бы над ним и даже ему противостоящие, является, на мой взгляд, глубоким, если не сказать грубым заблуждением, искажающим разумное представление о природе человеческого общества и его совместной жизни. Государство и впрямь предстает здесь как истинный Левиафан, невесть откуда взявшийся, свалившийся на голову общества как бедствие, и единственная его цель — держать это общество в узде и подчинении вопреки его воле и желанию. Роль же самого общества при этом чисто страдательная, подчиненная, тогда как функция государства низводится фактически до простого насилия и принуждения в отношении как бы противостоящего ему общества. Целостность, тотальность тем самым уничтожается, остается лишь некая совокупность частей и элементов, взаимодействие между которыми не только случайно, неорганично, но даже враждебно.
Крайние подходы к оценке государства, его природы, роли и функции, с одной стороны, естественным образом порождают противоположные и тоже крайние оценки на другом полюсе в виде всякого рода антиэтатистских и анархистских концепций. Как первые, так и вторые — следствие некорректного понимания природы государства и его соотношения с обществом и индивидами. Одна из главных задач данной работы и состоит в попытке внести ясность в этот донельзя запутанный вопрос и показать подлинную природу государства в его неразрывной и органической связи с обществом, а тем самым и с правом.
С этой целью бросим общий взгляд на некоторые современные немарксистские концепции государства и посмотрим, насколько они отличаются от марксистских в главном. Сразу же замечу, что оценка государства как «организации», в той или иной мере независимой и противостоящей обществу, присуща с теми или иными особенностями и нюансами большинству теорий государства как отечественного, так и зарубежного происхождения. Эта идея, судя по всему, настолько въелась в сознание многих теоретиков и философов государства и права, что уже считается общим местом и принимается как нечто должное.
Русский философ И.А. Ильин в исследовании, специально посвященном государству и праву, также в принципе придерживается упомянутого взгляда. Он считает, что государство есть организация, то есть союз, устроенный и живущий на основании обязательных правил, каковыми являются правовые нормы.
Обращаю внимание на то, что данная формула имеет все же не столь жесткий характер, как в марксизме. Слово «союз» придает понятию несколько иной оттенок и звучание, нежели просто «организация» или «орган», а тем более — «аппарат». Определение государства как «союза» людей хотя и не полностью раскрывает природу государства, но все же приближает нас к ее истинному пониманию. В то же время Ильин, как, собственно, и многие западные исследователи, придерживающиеся аналогичной точки зрения, не выдерживает, так сказать, взятой им линии и скатывается в итоге, хотя и не столь очевидно, к той же марксистской формуле. Обращаю здесь внимание на следующие слова Ильина как весьма типичные для правоведения и государствоведения, стараниями которых государство как союз превращается в государство как организацию. Он пишет:
«Каждое государство есть властвующий союз. Это означает, что ему принадлежит правовое полномочие властвовать... Каждое государство властвует только в пределах своих полномочий, которые ограничены, с одной стороны, властными полномочиями других государств, с другой стороны, правами свободы, принадлежащими его гражданам».
Итак, в приведенном пассаже Ильин, подобно многим другим исследователям, как бы незаметно отходит от понимания государства как «союза» людей и прямо отождествляет его с государственной властью, или, иными словами, с тем же «органом», «аппаратом» и т.п., с которыми его отождествляет и марксистская мысль. Одновременно Ильин персонифицирует государство, превращая его в субъект власти и права.
На этом примере можно видеть, что три концептуальных момента, а именно: 1) рассмотрение государства как некой стоящей над обществом организации, 2) сведение государства лишь к государственной власти и 3) персонификация государства и превращение его в субъект власти и права, — тесно взаимосвязаны. Они неотрывны друг от друга и следуют один из другого с неумолимой логической неизбежностью.
Для того, чтобы у читателя не оставалось сомнений относительно всеобщей распространенности и взаимосвязи упомянутых моментов, приведу суждения некоторых западных авторитетов в этой области. Известный антрополог и правовед Е. Хёбель в своем фундаментальном труде определяет государство почти в полном соответствии с приведенными выше марксистскими взглядами.
«Государство, — пишет он, — есть один из институтов среди других институтов в рамках данного сообщества культуры».
Здесь, как мы видим, государство даже не союз, как у Ильина и других авторов, а институт, притом один из многих, свойственных культуре данного сообщества. Как таковой он включает политические партии, общественные и конфессиональные организации, экономические ассоциации и прочее.
Близкую оценку государства и его природы находим и у таких именитых теоретиков и философов права, как Дюги, Эрлих, Елли-нек и многих других. Не стану утомлять больше читателя цитатами — суть вопроса, думается, ясна и без того. Обращу лишь внимание на их подход, который представляется более взвешенным и близким к пониманию подлинной природы государства. По крайней мере, в нем нет однозначно упрощенного сведения государства к какой-то институции, учреждению или системе органов государственной власти, и в то же время делается попытка рассмотреть государство как определенную целостность, тотальность, включающую власть, народ (или общество) и индивидов в их неразрывном единстве и сложной взаимосвязи и взаимозависимости. В такой цельности ни один из элементов не существует автономно и независимо, но все объединены той самой общностью, имя которой — государство.
Истоки такого подхода к государству мы обнаруживаем уже у Платона и Аристотеля, и общая его идея выражена в знаменитом аристотелевском: «Человек есть по природе своей существо политическое».
В соответствии с взглядами этих двух великих философов древности человек может обрести свою подлинную и наполненную смыслом жизнь исключительно в государстве как сообществе, пронизанном идеей разума. Хотя оно и проявляет себя в разных ипостасях, в сущности же своей оно олицетворяет единую для всех людей форму их существования и жизнедеятельности. Государство не придумано искусственно: оно естественно по своей природе, и эта природа полностью соответствует природе самого человека. Вот, кстати, почему вне его не может быть реализован смысл жизни человека. Более того, по убеждению того же Аристотеля (а позже и Гегеля), государство как присущая человеку форма общежития предшествует отдельному человеку, подобно тому как целое предшествует своей части. Формула эта, на первый взгляд, кажется парадоксальной, но на деле она выражает глубинную суть рассматриваемого явления, что станет читателю яснее из последующего изложения.
Идея государства как тотальности нашла свое выражение и в подходе к государству как к живому организму, как к особой органической индивидуальности, обладающей своими, присущими только ей законами развития и роста. Так, у Гегеля находим:
«Государство есть организм, то есть развитие идеи в свои различия... Этот организм есть политический строй: он вечно исходит из государства, так же как государство в свою очередь сохраняется благодаря ему. Если оба они расходятся, если различенные стороны становятся свободными, то единство, которое их порождает, больше уже не положено... Природа этого организма такова, что если не все его части переходят в тождество, если одна из них полагает себя самостоятельной, то погибнуть должны все».
Гегель, по сути дела, рассматривает государство как единую, целостную, органическую систему в современном понимании этого слова. Он не сводит государство к власти или политическому строю, как делают многие другие. Наоборот, он выводит политический строй из государства, само которое есть нечто большее. Думается, что только в таком ключе может быть понят этот удивительный, всем хорошо известный и одновременно до конца не познанный феномен.
Подход к государству как единому и целостному организму был позже развит рядом теоретиков, из которых назовем Фридриха Ратцеля и Рудольфа Къеллена*. Ратцель рассматривал государство как живой организм, укорененный в почву, как духовное и нравственное образование, как духовную связь с землей, выражающуюся в совместной жизни людей, в их общем труде, в потребности иметь защиту от внешнего мира.
Его последователь в Швеции Къеллен (Челлен) писал:
«Государство — отнюдь не случайный или искусственный конгломерат различных сторон человеческой жизни, удерживаемый в единстве лишь формулами законников. Оно глубоко укоренено в исторические и конкретные реальности, ему свойствен органический рост;оно есть выражение того же фундаментального типа, каким является сам человек. Одним словом, государство представляет собой социо-биологическое образование, а тем самым живое существо. И в этом качестве оно подчиняется законам роста».
К сожалению, этот взгляд не получил должного развития и признания, и возобладал иной подход, пытавшийся представить государство как нечто чисто служебное, существующее лишь ради удовлетворения частных потребностей людей, нечто вроде «пассивного полицейского», защищающего права людей, обеспечивающего их безопасность и привилегии и не вмешивающегося в жизнь общества. Собственно, такой подход есть тот же марксизм, но на англосаксонский лад, разработанный разными «милями» и «спенсерами» и их более поздними последователями, с присущими им крайним индивидуализмом и болезненной реакцией на всякие посягательства со стороны власти на их мелкие обывательские «свободы» и «права».
Что касается точки зрения Гегеля, то при всем уважении к ней справедливости ради надо заметить, что ни кто иной как он сам создал почву для развития этих двух, во многом противоположных, но в главном схожих подходов к государству и оценке его роли, места и природы. Имеется в виду его широко известная и в принципе ошибочная дихотомия «государство VS гражданское общество», к которой мы не раз будем обращаться по ходу изложения. Желая того или нет, этой формулой Гегель, по сути дела, принципиально развел две неразделимые в реальной жизни части, пусть даже в рамках единого противоречивого единства. Отталкиваясь от этой дихотомии, марксизм, в свою очередь, абсолютизировал первую ее часть, то есть государство, оторвав ее от второй части (гражданского общества), и, более того, противопоставил ей государство в виде особого «органа» или «аппарата» классового принуждения.
Англосаксонская школа права, наоборот, абсолютизировала вторую часть дихотомии — гражданское общество — и противопоставила его государству как опять же некоему «органу», которому она пыталась придать чисто служебный характер.
Как в первом, так и втором случаях была фактически отброшена идея тотальности и неразделимой целостности государства и общества, вследствие чего оба стали выступать в роли разных, лишь формальным образом соединенных сущностей. Что касается Гегеля, то, увлеченный идеями английских экономистов, откуда он, собственно, и почерпнул свою концепцию дихотомии, он не усмотрел скрытого в ней подвоха, что кажется удивительным, учитывая его общий подход к государству не только как к тотальности и целостности, но и как к живому организму.
Как бы то ни было, гегелевская дихотомия (государство VS гражданское общество) и поныне рассматривается в науке о государстве и праве как своего рода аксиома. Можно даже сказать, что она господствует в ней как главная теоретическая посылка (где явно, где завуалировано), если даже на нее и не ссылаются прямо. Она вошла не только в кровь и плоть государственно-правовой науки, но и в общее научное сознание.
Должен здесь признаться, что я и сам был долгое время в плену этой концепции и в недавно вышедшем третьем издании «Философии политики» (2014) стоял почти целиком на почве этой дихотомии, хотя и пытался сделать первые робкие шаги, чтобы отойти от нее. Понадобились долгие размышления над трудами многих философов и теоретиков государства и права, чтобы постепенно осознать не только концептуальную ошибочность, но и порочность гегелевской дихотомии и утвердиться окончательно в идее неделимой сущности государства как целостности, как тотальности, как единой органической системы, объединяющей в своих рамках политически организованный народ.
Это та главная идея, которая лежит в основе предлагаемого труда, и весь он в принципе служит ее прояснению и обоснованию в самых разных аспектах и проявлениях. Я погрешил бы против истины, если бы стал утверждать, что данная идея принадлежит мне. В той или иной форме, в тех или иных аспектах она всегда жила и продолжает жить в сочинениях и трудах разных авторов, начиная от Платона и Аристотеля, через Бёрка и Гегеля до Рудольфа Иерин-га и Ганса Кельзена — этих двух выдающихся немецких правоведов, во многих отношениях совершенно разных, но одновременно сходящихся в главном пункте — в понимании единой и неделимой сущности государства.
Однако развиться этой идее во всей полноте и до конца мешали многие обстоятельства как теоретического, так и практического толка. В теоретическом плане главным препятствием были (и все еще остаются) так называемые естественно-правовые теории, делающие акцент на некие, якобы «неотъемлемые», данные человеку от природы, права. Для значительной части такого рода теорий государство выступает в виде чуть ли не враждебной по отношению к индивидам силы, в виде все того же гоббсова Левиафана, с которым человек вынужден считаться как с внешней необходимостью, но не связан органическими узами и, более того, против которого при определенных обстоятельствах он имеет полное право бороться. К таким теориям относятся, прежде всего, так называемые договорные теории, концепции «монархомахии» (тираноборства) и т.п. При этом, как правило, забывают или игнорируют тот факт, что при всех восстаниях и бунтах, при всех революциях, которыми насыщена история народов и государств, борьба повсюду шла отнюдь не против государства как такового, а против той или иной конкретной его формы. Формы же государства изменчивы, тогда как само оно — вечно.
В этой связи надо заметить, что в практическо-политическом плане развитию идеи государства как тотальности немало препятствовали социальные потрясения XVIII-XIX веков, как бы воочию разъединившие государство, с одной стороны, и гражданское общество и индивидов — с другой. При этом мало кто обращал внимание на то обстоятельство, что во всех случаях происходило разъединение, взаимное отчуждение отнюдь не государства и общества как таковых, а только вполне определенной конкретной формы государственного устройства и общества. И совсем не случайно американская Декларация независимости 1764 г. и французская Декларация прав человека и гражданина 1793 г. целиком основывались на положениях теории естественного права. Исходя из этой теории, та и другая (как официальные правовые документы) оказали, в свою очередь, огромное влияние на все последующее развитие правовой мысли как в Европе, так и в Соединенных Штатах в направлении противопоставления государства как некоего отчужденного от общества органа самому этому обществу и составляющим его индивидам.
Вернемся, однако, к Иерингу и Кельзену. Тот и другой — представители немецкой школы государства и права, ведущей свою традицию от Канта, Фихте и Гегеля, с одной стороны, и исторической школы права (Савиньи, Гуго, Эйхгорн, Пухта) — с другой. На мой взгляд, немецкая школа права наиболее фундирована и основательна, и она ближе всего подошла к подлинному пониманию природы государства и права. Хотя Иеринг и Кельзен не расстались полностью с гегелевской дихотомией, в то же время они значительно отошли от понимания государства как некой «организации», стоящей вне общества или над обществом, равно как и от откровенного противопоставления государства обществу и индивиду.
«Основная идея государства, — отмечает тот же Иеринг, — есть обеспечение общих всем интересов, т.е. интересов общества против угрожающего им частного интереса. Эти охраняемые таким образом интересы общества мы и называем правом...»13 (курсив мой. — Э.П.).
Обращаю внимание читателя на эту формулу; в последующем изложении я буду неоднократно обращаться к ее сути, ибо в ней заложена та главная путеводная нить, которая способна привести нас к пониманию истинной природы государства и права, и к их истокам.
Итак, идея государства как некой тотальности состоит в обеспечении общих интересов всего общества, взятого как целое, против частного интереса, который угрожает этой целостности. Если бы идея государства заключалась в чем-то ином, оно просто не имело бы никакого социального смысла, и было бы совершенно непонятно, почему и с какой целью оно возникло вообще. Эта мысль, кстати, была подробно и основательно разработана Э. Дюркгеймом в его известной книге «О разделении общественного труда», к которой я буду еще не раз обращаться.
Важно также отметить здесь, что Иеринг нигде не путает государство и государственную власть, что обычно и даже, как правило, делается многими теоретиками государства и права. Это безнадежно запутывает весь вопрос о сущности того и другого, прямо способствуя разобщению государства и общества, их противопоставлению. Первая же и основная задача государства, отмечает Иеринг, — это организация социальной принудительной власти с целью обеспечения защиты общих интересов общества. И задача эта имеет две стороны: 1) установление внешнего механизма власти и 2) дисциплину ее применения.
«Формой, в которой разрешается первая задача, — пишет он, — служит государственная власть, вторая же задача достигается посредством права. Оба эти понятия друг друга обусловливают: государственная власть нуждается в праве, для права необходима государственная власть».
Хотя у Иеринга еще сохраняются тут элементы персонификации государства, он уже не оперирует понятием государства как некоего аппарата или органа, создающего право и силой обеспечивающего его исполнение, а выделяет в нем государственную власть, с которой и сопрягает понятие права. И на этот момент обращаю особое внимание. Уже здесь мы обнаруживаем идею о государстве как тотальности, включающей общество в его единстве, управляющую власть, индивидов и материальную его основу в виде определенной территории с ее ресурсами.
Вот эта тотальность, чтобы нормально существовать и развиваться, создает соответствующие управляющие органы, призванные обеспечивать и защищать общие интересы. Эти органы представляют собой то, что в обобщенном виде получило название государственной власти со всей разветвленной системой ее учреждений. И система эта отнюдь не навязана обществу извне: она, как и само государство, есть необходимое порождение общества.
Вот в общем виде та основа, на которой строится концепция Иеринга, хотя он и не формулирует ее с представленной здесь определенностью. Нельзя не заметить, что его концепция тесно перекликается с гегелевскими идеями в той части, где Гегель рассматривает государство как живой организм, созданный на основе разума. Вот, в частности, почему идея государства неотъемлема от особой природы человека как существа разумного. Без этого качества, коренным образом отличающего его от других живых существ, свойственный человеку общественный инстинкт вылился бы в форму стада или роя, как это имеет место у других общественных животных. Но у человека, как существа мыслящего, общественный, или, если хотите, стадный, инстинкт в сочетании с разумным началом нашел свое необходимое выражение в форме государства. И тут ровным счетом не имеет никакого значения конкретная его форма, конкретное его содержание — все эти моменты преходящи и прямо не относятся к самой идее государства, которая как раз и важна. И на этот момент Гегель обращает специальное внимание.
«Мысля идею государства, — пишет он, — надо иметь в виду не особенные государства, а идею для себя, этого действительного Бога. Каждое государство, пусть мы даже в соответствии с нашими принципами объявляем его плохим, пусть даже в нем можно обнаружить тот или иной порок, тем не менее, особенно если оно принадлежит к числу развитых государств нашего времени, содержит в себе существенные моменты своего бытия.
...Государство — не произведение искусства, — продолжает Гегель, — оно находится в мире, тем самым в сфере произвола, случайности и заблуждения; дурное поведение может внести искажения во множество его сторон. Однако ведь и самый безобразный человек, преступник, больной, калека — все еще живой человек, утвердительное. Жизнь же существует, несмотря на недостатки, именно это утвердительное и представляет здесь интерес».
Вот почему есть все основания утверждать, что государство, понимаемое в таком смысле, существовало всегда, где и когда бы ни жили люди как разумные существа. Более того, государство будет существовать всегда, пока жив человек, ибо оно есть полное и необходимое олицетворение и воплощение его природы. Если отталкиваться от такого понимания государства, уже не кажется парадоксальной мысль, что государство как идея предшествовало и семье, и обществу (Аристотель). Разумеется, есть определенный качественный рубеж между так называемым первобытным состоянием человеческого общества и состоянием политическим, которое и есть собственно государство. Это рубеж между идеей государственности в ее зачаточном воплощении и уже более или менее полным ее олицетворением в социальном бытии человека, или, другими словами, рубеж между состоянием, близким к состоянию «роя», и собственно государством. Об этом рубеже еще будет сказано, когда речь пойдет о появлении государства как принципиально новой тотальности и о причинах его появления.
Обратимся теперь к пониманию государства у Ганса Кельзена. Я уже упоминал, что он является не только представителем, но и наиболее полным выразителем так называемой «чистой теории права» (Венская школа). Однако не станем пугаться, как и обольщаться высокими словами, которыми люди часто склонны отгораживаться от внешнего мира и его вторжения. Кельзен и его сторонники взяли на вооружение данное наименование, возможно, из наивной веры, что можно создать некую «чистую» науку права, вычленив ее из социального окружения и исследовав, так сказать, per se. Вряд ли стоит тут распространяться на тему о тщете такого рода помыслов — думается, она ясна каждому здравомыслящему исследователю16. Замечу в этой связи лишь одно: человек как существо одновременно общественное и политическое укоренен в социальную среду как дерево в почву. Все свои питательные соки он берет из этой почвы. Поэтому даже самые оригинальные идеи, самые абстрактные суждения и отвлеченные метафизические философские системы, касающиеся природы государства, представляют на деле типы общего социального опыта и, более того, — выражения определенного культурного типа. В еще большей мере это относится к исследованиям таких явлений социальной жизни, как государство и право. Как бы мы ни старались отграничить их от социальной действительности, от питающих их истоков, как бы мы сами ни старались возвыситься над этой действительностью, ничего путного из этого выйти не может. Это все равно, как если бы мы захотели исследовать природу яблока в отвлеченности от породившей его яблони: рано или поздно мы вынуждены были бы обратиться к ней, то есть к истокам, и рассмотреть их в единстве. Вот почему всякая «чистая» теория права в случае абсолютизации этой «чистоты» способна превратить живое право в некий муляж права.
Замечу по ходу дела, что, несмотря на все претензии на «чистоту» теории права, Кельзен как незаурядный мыслитель не смог удержаться в обозначенных им самим рамках и постоянно выходит за них, сделав для истинного понимания государства и права значительно больше, нежели самые последовательные представители социологической или реалистической школ. В контексте нашей задачи наиболее ценным представляется решительное выступление Кельзена против персонификации государства, которая в крайнем своем выражении приняла форму признания государства в качестве юридического лица. Другими словами, он, по существу, выступил против взгляда на государство как на некую «организацию», «учреждение», «орган» и т.п., каковые только и могут иметь статус юридического лица. Рассмотрение же государства именно как «учреждения», подвластного всяким вольным изменениям, присуще, кстати, очень многим, если не большинству теоретиков государства и права, к каким бы школам и направлениям они ни принадлежали.
В результате глубокого исследования государства и права в их неразрывной связи Кельзен приходит к выводу, что в принципе государство целиком идентично правовому порядку. Рассматривать же государство как юридическое лицо значит, по его мнению, персонифицировать его до той точки, за которой оно полностью теряет свой исконный смысл и значение. Имея в виду таких крупных теоретиков права, как Еллинек и Эрлих, в трудах которых персонификация государства выразилась в наиболее категоричной форме, он отмечает, что говорить о государстве как о «связанном» своими собственными законами, правами и обязанностями граждан (Еллинек), значит заходить слишком далеко, поскольку государство и есть, собственно, право. Тезис о самоограничении государства своим правом не только вносит путаницу, но и создает вредную иллюзию, и эти путаница и иллюзия обязаны своим проявлением главным образом всё той же персонификации государства, которую многие теоретики государства и права понимают слишком буквально.
На деле же государство есть определенным образом организованная тотальность, или целостность. Эту всеобщую организованность и одновременно целостность представляет правовой порядок, который есть лишь иное выражение того, что мы называем государством. Государство и есть правовой порядок — таков окончательный вывод Кельзена.
Верный своей «чистой теории права», Кельзен оговаривается, что он рассматривает государство как правовой порядок лишь в сфере юриспруденции, отмежевываясь тем самым от всяких социологических или философских оценок государства, которые, по его мнению, вносят лишь путаницу и дезорганизацию. Однако, на мой взгляд, Кельзен ближе всех подошел к подлинно социологической и философской оценке и пониманию природы государства и его сущности, что лишний раз свидетельствует о том, что в сфере социальных исследований нет и не может быть в принципе никаких «чистых», то есть свободных от социологического и философского содержания теорий и концепций. На примере Кельзена и других крупных теоретиков права можно даже утверждать, что чем упорнее и настойчивее стремление к «чистоте» той или иной социальной теории, тем более она наполняется и обогащается социологическим и философским содержанием. И если Кельзену не удалось самому полностью освободиться от традиционных подходов в оценках государства и права, то виной тому та эпоха и та среда, в которой он жил и творил, равно как и господство иных, во многом отличных от его взглядов правовых теорий, влияния которых он не мог целиком избежать.
Рассматривая природу государства и его сущность, я сознательно опустил суждения многочисленных теоретиков и философов различных эпох и народов — в противном случае книга грозила бы превратиться в общий критический обзор всего, что накопила человеческая мысль за тысячелетия своей творческой работы на этой ниве. Важно здесь было выделить основные взгляды на государство, основные оценки его природы и сущности, как и основные допускаемые при этом ошибочные выводы. Последние же, повторю еще раз, сводятся главным образом к рассмотрению государства как некой институции, «организации», в той или иной мере независимой от общества и в той или иной мере противостоящей обществу и индивидам. Даже Гегель с его общим подходом к государству как тотальности не сумел избежать такого противопоставления. Хотя он и считал, что гражданское общество (сфера экономики, различные общественные организации, семья и т.д.) не является отдельной реальностью, а только феноменом в рамках более широкой системы, его рассуждения о временном разрыве в появлении одного и другого, о приоритете одного над другим неизбежно привели его не только к ошибочному, но и вредному отрыву государства от гражданского общества, как и к их неправомерному противопоставлению. После Гегеля это противопоставление было доведено до крайних форм другими школами, в частности марксистской, которая методологически почти целиком вышла из него. В ней гражданское общество, наряду с системой производственных отношений, стала рассматриваться уже как основа, как базис, над которым в качестве надстройки возвышается государство.
Немарксистские послегегелевские школы в основном также восприняли и развили дальше его дихотомию и довели ее уже до крайнего противопоставления прав индивидов «всесилию» государства, воскресив тем самым в новых формах старые естественно-правовые концепции и взгляды. Фактически же все они грубо искажали подлинную природу как государства, так и самого человека, составляющего основу этого уникального общежития.
Именно этим школам обязаны своим появлением теории, персонифицирующие государство, прямо отождествляющие его с неким учреждением и сводящие государство к государственной власти и системе ее организации.
Однако на деле государство по глубинной своей сути есть всеобщая, объективно необходимая форма человеческого общежития, форма совместного бытия людей как существ общественно-политических. В этом смысле государство представляет собой целостную органическую систему, живущую и действующую в соответствии с особыми, присущими ей законами (как общими, свойственными системам такого типа, так и особенными, обусловленными конкретной культурно-цивилизационной спецификой). Как таковое, государство есть неразделимое целое, наподобие пчелиного улья или муравейника. Из него нельзя вычленить какую-то отдельную, пусть в высшей степени важную сторону, будь то государственное устройство, экономика, право, система нравственности и т.д., и рассматривать ее вне органической связи с другими, а тем более сводить все к ней.
Отвлекаясь от материальных составляющих (территории, природных ресурсов, местоположения, климата и прочих физических характеристик), можно сказать и так: государство есть живая органическая система, организованная на началах определенного порядка. Порядок этот включает публичную власть и органы управления, право, экономику, обычаи, духовно-нравственные ценности и нормы, то есть все то, что объединяет людей в едином общежитии, поддерживает их совместное существование, регулирует их поведение и сохраняет общность в виде живой органической целостности.
При таком системном подходе делается вполне очевидной нелепость какого бы то ни было противопоставления этой тотальности, этой целостности ее отдельным частям или элементам. Такое противопоставление аналогично тому, как если бы мы вздумали противопоставлять целостному живому организму его отдельные органы или клеточки. Но не то же ли самое происходит в тех случаях, когда государство рассматривается в виде некой независимой «организации», противостоящей всему, из чего оно состоит и что входит в его состав как неотъемлемые от него подсистемы и элементы?
Иное дело, что в каждом конкретном государстве как специфической социальной общности и целостности практически всегда существуют свои специфические противоречивые интересы, создающие основу для конфликта внутри него. Как мы увидим ниже, само государство обязано своим появлением возникшим в обществе противоречиям, которые не могли быть разрешены в рамках дого-сударственных образований.