Лакан сравнил Фрейда с Прометеем, добывшим для человечества огонь знания о бессознании. С оценкой Лакана следует согласиться, и все же, думается, фрейдизм нуждается в революции. Дело в том, что Фрейд и фрейдизм изучали секс только «континентальный» и не «заметили» всего лишь океана, того в котором жизнь и секс зародились и развивалась там миллиарды лет. Было бы наивно думать, что океан ушел из нашей сухопутной жизни совсем. Нет, первобытный океан жив и действен в океане нашего подсознания.
Морские организмы размножаются без телесного контакта чисто эксгибиционистски -вуайеристским путем, это потому что вода – среда более дружественная жизни чем суша, и в ней можно извергать семя в пространство. Рыба в конце своей жизни плывет в верховья реки, против течения, без пищи, в изнеможении и истощении достигает она «форума», где собираются все, чтобы излить свое семя в их присутствии и на глазах себе подобных, чтобы запечатлеться в предсмертном оргазме в глазах окружающих и продлить себя в потомстве. Запечатлеться, отобразиться в глазах, душах – значит осуществиться, а если нет, так нет! Тут взгляд ≥ жизнь. Надо заметить, что «форум» - место где все собираются и общаются будет затем играть огромную роль во всех земных цивилизациях.
По выходе жизни из воды стало невозможно извергать семя в прстранство, понадобился телесный контакт, но сексуальные контакты животных совершаются «публично» и функционируют как сексуальное воспитание. У людей исторически первый эксвуайеристский вид полового общения превратился в прелюдию полового акта, кроме того, с первобытных времен и до нашего времени имеются различные формы эксвуайеризма, сексуальные танцы, нудизм, стриптиз, пип шоу, эксгибиционизм-вуайеризм в чистом виде, и это несмотря на строжайший запрет, наложенный на человеческое тело.
Запрет этот в монотеизме подается как первичный: от древа познания добра и зла Адам и Ева познали, что нагота – первейшее зло, и сплели себе пояса из фиговых листьев – первый сексуальный инстинкт – эксвуайеризм и соответствующий ему первый же сексуальный запрет – фиговый лист. Можно сказать что фиговый лист – первый акт культуры, и конечно же это требует внимательнейшего изучения этого первого запрета. Почему, по какой причине запрет, каково его значение, и каковы последствия прежде всего психологические. Это, кажется, еще никто серьезно не исследовал.
Для того, чтобы понять значение запрета, нужно понять значение того, что он запрещает, тут ключ проблемы. А запрещает он жизненно важную биологическую коммуникацию. Философы, психологи писатели – «душелюбы и людоведы» очень любят петь хвалы слову, оно де человека и создало, слово лечит, слово калечит... психология оперирует только словом… правильно говорят людоведы и душелюбы. Только есть в прекраснодушном славословии слову скрытая некая стерилизация наших тел и душ, ибо стыдливо отводят славословы глаза от основы основ человеческой коммуникации - от символики нашего тела. Как-то не слыхать, чтоб кто-то из людолюбов задействовал острый свой язык против тотального обрезания, что учинено телесной коммуникации с помощью насильственно пригвожденного фигового листа. Разве непонятно, что биологический язык куда глубже запечатлен в наших душах, нежели язык словесный. Еще прежде, чем мы откроем рот, мы уже очень много сказали собеседнику своим видом, своим телом, хоть и скрытым под покровами одежд. Телесная биокоммуникация или ее отсутствие куда мощнее словесной и лечат и калечат. Но об этом ни слова!
Когда мы гуляем с вами по парку с собачкой то она или он встретив другую собачку тут же сует свой нос в самое неприличное место подруги, фу, некрасиво! Но дело в том, что без этой телесной коммуникации собачий род не продлится. Так вот, по секрету, люди встречаясь делают то же самое, но только в богатом воображении своем и, не дай бог, не в действии, потому что людям нельзя, запрещено, потому что на цепи-то не собачки, а человечки, потому, что тело собаки легитимно, а человеки нет. Но если для животных телесная коммуникация, как мы ее назвали, имеет жизненно важное значение, то почему мы думаем, что для людей это не важно. А если важно, то насколько, как именно, и почему тогда запрет?
И тут, как ни странно, я должен начать со слова «демократия». Океанический секс и секс в жесточайших джунглях в каком то ограниченном смысле демократичен, и именно в том смысле, что право на первичную телесную биокоммуникацию дано каждому, организм является на свет голым, да так и живет среди себе и не себе подобных. Живет, если он достаточно здоров и силен, чтобы противостоять «пращам и стрелам яростной судьбы», если же он недостаточно силен, то тут демократия и кончается, жизнь и секс только для сильных – это главный принцип.
Люди гуманны в кавычках и без. Слабых убивают сравнительно редко за их слабость, их оставляют жить, но при этом кастрируют. Кастрируют иногда в прямом смысле, но как правило без ножа, а с помощью культуры: того же фигового листа, или с помощью других запретов. Запрети гомосексуализм и ты кастрировал гомосексуалов и т.д. Поэтому мы говорим, что то кастрация культурой, ее табу. Это вроде бы кастрация менее жестокая, нежели хирургическая, но в определенном смысле она даже более жестокая, ибо желание, страсть то остаются, а осуществить их ни-ни – приговор к пожизненному мучению и унижению.
Жизнь и секс только для сильных – в природе этот принцип очень жесток, но по крайней мере с евгенической точки зрения он необходим и оправдан. В обществе же происходит незаметный, но очень кардинальный и, я бы сказал, трагический «сдвиг по фазе»: рожать детей можно всем, больным и слабым, что ведет к рождению нездорового потомства с далеко идущими последствиями, а вот запреты наложены на сексуальные девиации-аномалии, которые «задуманы» природой как одно из средств самоочищения, самооздоровления, и как средство предотвращения «демографического взрыва». Сексуальные девиации – это самый гуманный способ естественного отбора, не через смерть, а через любовь. Дело в том, что аномалии они потому и аномалии, что не дают потомства, и таким образом в следующем поколении аномалия исчезает. Таким образом запрет на девиации (мы намеренно берем в качестве примера девиации заведомо безвредные как эксвуайеризм, ввиду его чисто зрительной медии), запрет этот целесообразного, евгенического смысла не имеет, напротив, ему противоречит. Противоречит потому что девиант вместо того, чтоб наслаждаться своей девиацией, вынужден подделываться под норму, женится, заводит детей, которым девиация может передаться по наследству – чистый вред. Но если у запрета рационального-евгенического смысла нет, то какой есть? Только один – садистский!
А дело в том, что сама природа направляет садистскую ненависть именно на слабого, на больного, на урода. Не дать отщепенцу наслаждаться даже если это никому не вредит, потому что девиация воспринимается как проявление биологической слабости, сексуального уродства, а секс, он ведь только для сильных, здоровых, благополучных. Вот на этот незыблемый, ревнивый и ревностный принцип покушается девиант, пытается его обойти и получает за это садистскую ненависть, тяжкие наказания: позор, лишение свободы – кастрация. Тут преступление в наказании. Ничем другим, кроме как садизмом по отношению к слабому, к сексуальному «уроду» нельзя объяснить ту аллергию, которую общество проявляет по отношению к нарушителям фигового запрета – «фигоборцам». Фигоборцы – это, как понятно, вуайеристы и эксгибиционисты, первые пытаются убрать фиговый лист с других , вторые с себя, обоих фиголистье душит.
Та элементарная сексуальная «демократия», которая существует в океане, в джунглях и которая предоставляет каждому существу элементарное право на наготу и тем на первичную и базисную телесную коммуникацию - эта демократия показалась в теократическом и в демократическом обществах, чрезмерной и была табуирована. Но тут замок с «секретом» весьма грубым и простым: сильные и благополучные легко замок открывают, перенося свой секс в интимные покои и на интимные же ложа. Те же у кого интимных покоев и лож по тем или иным причинам нет попадают во власть лжи, остаются совсем без секса, в том числе и того, что мы назвали первичным, визуальным, телесно-коммуникативным. Все обходные пути-девиации старательно перекрыты. Таким образом культурное общество ужесточает жестокий принцип джунглей – секс только здоровым и сильным, ибо в обществе слабым, сексуальным «уродам» не остается ничего – культурная кастрация. Повторю, что никакого целесообразного-евгенического смысла в «культурно-фиговой» кастрации нет, только садистский смысл – не дать «ближнему нижнему» наслаждаться, или хотя бы меньше страдать.
Теперь нужно только выяснить какую важность имеет и имеет ли вообще этот фиговый запрет, может речь о чистой косметике, да о проблемах нескольких аномалов-уродов вуайеристах и эксгибиционистах, о которых и говорить-то не стоит? Давайте спросим себя, почему не запрещают, например, грызть камни, хотя это вредно для зубов? Да потому, что никто этого и так делать не хочет, запрещают желанное, «запретный плод сладок». Значит запрет – симптом желания? Но поскольку фиговый запрет он всеобщий, то и желание за ним кроется всеобщее – эксвуаеристское! То, что большинство людей это желание успешно в себе подавляют, вовсе не значит, что они запретом не травмированы. «Уроды» эксгибиционисты и вуайеристы – это своеобразные фрейдистские «оговорки» культуры, те, за которыми кроется бездна океана реального, взрастившего постыдный рефлекс, и океана нашего подсознания. Эксвуайеристы – это те, кто при всем желании не смогли адаптироваться, смириться с культурной кастрацией и вынуждены красть, то что у них украдено – право на первичную, естественную и жизненно необходимую биокоммуникацию.
Можно указать на еще одну «оговорочку» культуры, и это искусство. Изобразительное искусство просто бредит наготой человеческого тела, и чепорно одетые дамы и господа с удовольствм взирают в музеях на обнаженные тела в живописи и скульптуре. Смотрят и не могут насмотреться – это эксвуайеризм дозволенный, сублимированный. Потом появились фотография, видео, порнография.
Естественно, что в обществе развиваются глубоко сублимированные проявления древнейшего сексуально-коммуникативного комплекса. Все формы духовного человеческого общения представляют собой сублимацию эксвуайеризма. Цель своего пребывания в общественных местах, на балах, танцах, форумах, люди часто определяют так: «себя показать и на других посмотреть». Лучшие одежды, наряды, украшения, стихи и песни, спектакли и картины приберегаются для таких собраний, здесь и достигается высшая, по словам Экзюпери, роскошь – «роскошь человеческого общения». Сегодня мы любуемся прекрасными залами, картинами, скульптурами Эрмитажа, Лувра, Версаля, Эскориала, прочих дворцов и замков, но то всего лишь внешние атрибуты светской жизни, которая в них происходила и составляла целую и особую культуру общения.
Надо сказать, что в массовом обществе, в эпоху бурного развития массовых коммуникаций, зритель, слушатель, читатель насильственно превращены в вуайеристов. Они смотрят кино, спектакль, идут в концерт, слушают радио, читают книги, сиднем сидят у телевизора, не имея возможности даже публично прореагировать на виденное, слышанное, прочитанное, не говоря уже о том, чтоб активно выйти на авансцену – это дано избранным – сублимированным эксгибиционистам. При этом именно вуайерист-зритель реализует эксгибициониста художника, певца, танцора, оратора, поэтому ключ к пониманию эстетического, как ни странно, находится в душе вуайериста, важно понять его психологию. Созерцание усиливает в нем недостающую активность сексуальную, эмоциональную, эстетическую. Сопережить с увиденным для него значит пережить. Без этого «со», без эмоционального заражения не будет и переживания, то есть самой жизни.
В этом контексте произведение искусства служит катализатором духовной жизни зрителя, одновременно направляя духовную активность в определенное русло, такова его интенсифицирующая гармонизирующая функция, в этом гедонизм эстетического восприятия.
Жизненная необходимость «со», эмоционального заражения напоминает нам об изначальной стадности, стайности человеческого бытия и психики. В театре, в романах мы не устаем с вуайеристским любопытством следить «сквозь замочную скважину» за тем, как он и она после долгих перипетий находят друг друга (happy end) или терпят неудачу – драма, трагедия.
Сублимированный эксгибиционизм присущ всем, и не трудно показать, что он не только жизненно важен, часто он даже важнее жизни. Сколько людей жертвовали и жертвуют своими жизнями ради защиты своей чести, своего имиджа, то есть того каким видят их окружающие: героями или трусами, честными или ворами, порядочными или непорядочными, нормальными или ненормальными и т. д. взгляд ≥ жизнь.
Десублимированные эксвуайеристы считаются не только сексуальными, но и моральными уродами, в частности отмечается то, что эксвуайеристский секс, он деиндивидуализирован, эксгибиционисту не важно какая перед ним женщина, важно, что это именно женщина, и в этой деиндивидуализации видят моральную и духовную деградацию. Но, как ни странно может это прозвучать, речь тут о столкновении двух религий: фиговой религии ревности и сексуального запрета с одной стороны, и идущего от самой природы обожествления эроса, при котором любая женщина предстает богиней: Афродитой, Венерой, Лакшми, Ладой… и «фигоборец» совершает перед ней акт религиозного поклонения. Искренности и страсти этой молитвы могли бы позавидовать средневековые аскеты, подогревавшие свою экзальтацию жестоким постом и самоистязаниями.
«Или все чудо, или нет чудес» - сказал Эйнштейн, скорее первое, чем второе. И главным чудом из чудес является сама жизнь, а она рождается эросом, поэтому эрос – первое чему стоит поклоняться.
Взгляд ≥ жизнь – эта формула, действовавшая в первобытном океане продолжает действовать по сей день и на суше. Все потому, что отображение в душе богини есть отображение в душе мировой, а там, в божественных высях мировая душа родственна душе потусторонней, поэтому рыба после икрометания блаженно переходит в мир иной. Человек в подобных ситуациях блаженно «умирает» много-много раз, но не надолго.
Так мы вознеслись в эмпиреи религии, и с этой высоты видна вся относительность и вторичность религии запрета и кастрации – фиговой религии-цивилизации. И поскольку цивилизованная мораль густо замешана на садизме, имя ей садоморализм.
Михаил Заборов