Общественные нормы, установления, которые определяют и каноны искусства, Фрейд выводил из гипотетического рокового отцеубийства – убийства патриарха, после чего он переселяется на небо, превращается в абстракцию-закон, изображение которого невозможно и запретно. Идея Фрейда похожа на миф, но сама мифология вполне согласуется с этой идеей. Первой формой монотеизма Фейд считал тотемизм – вера в то что определенное животное, растение или предмет является тотемом – родоначальником, пра-пра-пра родителем данного рода. Тотемизм в свою очередь коренится в первобытном анимизме – одухотворении всего и вся. Отсюда недалеко до идеи зарождения человека от более низких форм жизни – протодарвинистская идея.
У греков Бог неба Уран правил миром, плодил детей, которых ненавидел и повергал их в чрево земли – матери Геи, пока один из его сыновей Кронос с помощью своей матери не оскопил отца – отцеубийство. Потом Зевс точно также кастрирует своего отца Кроноса и становится владыкой мира. Здесь характерно, что половое могущество отождествляется с властью. Главным богом становится победитель Зевс, отсюда культ силы в греческом искусстве, особенно в пластике – культ гармонически развитого обнаженного тела.
Когда гармонически развитый общественный человек как, например Фидий или Поликлет, создает исполненную гармонии статую, а зритель наслаждается этой гармонией, то природная эстетика работает здесь в чистом виде.
Это гармоничное искусство, однако, будет подавлено и вытеснено христианской культурой совершенно иного характера. Христианская религия-культура берет начало в ветхом завете, и здесь незримо происходит нечто похожее на отцеубийство. В шестой день творения бог создает человека «мужчину и женщину создал их» и заповедовал «плодитесь и размножайтесь». В седьмой день бог отдыхал от всех трудов своих, но в следующей главе торы, т.е. в восьмой день, мы снова застаем бога за «греховным», как вскоре выяснится, занятием сотворения человека. На сей раз он сотворяет только мужчину и лишь потом, впервые оценив критически свою работу: «нехорошо человеку быть одному» создает женщину из плоти мужчины и в помощь ему. На сей раз звучит заповедь прямо противоположная первой: «от древа познания добра и зла не ешь». Это по существу тройная кастрация вновь созданного любимого чада: сексуальная, моральная ( не знай, что есть добро и зло) интеллектуальная (не познавай). Такая «идеологическая» революция не могла произойти без политической, значит в день седьмой, когда бог спокойно почивал на лаврах, произошел переворот, к власти пришел новый патриарх и объявил себя единым богом.
Восьмой день – это по существу день творения не одного человека, а нового общества, и не какого-нибудь, а жестко патриархального, и это день запрета. Шабат (суббота) в который якобы ничего не происходит, объявлен святым днем, почему? Да потому, что это день рождения нового общества. Бог – обожестленный патриарх, завещая Аврааму стать родоначальником избранного народа, он проявляет ревность и приказывает ему уменьшить свой детородный орган, дабы не сравнялся он с патриархом-богом. Но желание патриарха амбивалентно: подавить, уничтожить сексуальную активность конкурентов-сыновей и вместе с тем продлить свою жизнь в своем-их потомстве, компромиссом и оказывается обрезание – символическая кастрация. Евреи делают обрезание на восьмой день – день запрета. Патриарх он один и бог у евреев один, его вознесение на небо – превращение в абстракцию приводит к еще одному «обрезанию» художественному – запрету на изображение живых существ и человека. Так ставший монотеизм противопоставил себя язычеству и поклонению идолам. Позднее запрет перекочует в ислам, связанный с иудаизмом генетически.
Можно сказать, что и новый завет основывается на отцеубийстве, хотя убит сын божий, но ведь и он становится отцом небесным. Христианство поначалу – религия еврейская, но ориентированная на экспорт, в противоположность иудаизму в христианстве не запрещено, но поощряемо миссионерство. Христианство не смогло вытеснить изобразительную традицию европейской культуры, однако искусство становится аскетичным, страдальческим – «умерщвление плоти и вознесение духа», ведь богом стал не победитель, как у греков, но побежденный, убиенный. Христианская культура усилила антисексуальный запрет, содержащийся уже в ветхом завете, но, как считал Фрейд, антисексуальная экзальтация религии понадобилась именно для того, чтобы подавить мощный сексуальный инстинкт, т.е. это та же сексуальность, в негативном ее проявлении.
Греческий идеал гармонически развитого человека и природной эстетики оживет в культуре Возрождения. Искусство Ренессанса продолжает разрабатывать религиозные сюжеты, но становится по существу светским, и это соединение небесного с земным дает образцы высочайшей художественной ценности. Уже в эту эпоху искусство становится более индивидуальным, индивидуализм достигнет крайних степеней в последующие эпохи нового времени и особенно в эпоху модернизма. Это кардинально меняет связь искусства с сексуальными инстинктами, теперь оно сублимирует не коллективный эдипальный самозапрет, а самый первичный сексуальный инстинкт, гораздо более древний, чем Эдипов комплекс, и это эксгибиционизм-вуайеризм, или эксвуайеристский комплекс.
Жизнь зародилась в воде, а морские существа размножаются почти исключительно без телесного контакта, чисто эксвуаеристским путем. Рыба в конце своей жизни плывет в верховья реки, против течения, без пищи, в изнеможении и истощении достигает она «форума», где собираются все, чтобы излить свое семя в присутствии, на глазах себе подобных, чтобы запечатлеться в предсмертном оргазме в глазах окружающих, продлить себя в потомстве. Запечатлеться, отобразиться – значит осуществиться!
По выходе жизни из воды стало невозможно извергать семя в прстранство, понадобился телесный контакт, но сексуальные контакты животных совершаются «публично». У людей исторически первый эксвуайеристский вид полового общения превратился в прелюдию полового акта, кроме того, с первобытных времен и до нашего времени имеются различные формы эксвуайеризма, сексуальные танцы, нудизм, стрип, пип шоу, эксгибиционизм-вуайеризм в чистом виде, и это несмотря на строгий запрет, наложенный на человеческое тело. Запрет этот в монотеизме подается как первичный: от древа познания добра и зла Адам и Ева познали, что нагота – первейшее зло, и сплели себе пояса из фиговых листьев – первый сексуальный инстинкт – эксвуайеризм и соответствующий ему первый же запрет – фиговый лист. Естественно, что в обществе развиваются глубоко сублимированные проявления древнейшего сексуально коммуникативного комплекса.
Все формы духовного человеческого общения представляют собой сублимацию эксвуайеризма. Цель своего пребывания в общественных местах, на балах, танцах, форумах, люди часто определяют так: «себя показать и на других посмотреть». Лучшие одежды, наряды, украшения, стихи и песни, спектакли и картины приберегаются для таких собраний, здесь и достигается высшая, по словам Экзюпери, роскошь – «роскошь человеческого общения». Сегодня мы любуемся прекрасными залами, картинами, скульптурами Эрмитажа, Лувра, Версаля, Эскориала, прочих дворцов и замков, но то всего лишь внешние атрибуты светской жизни, которая в них происходила и составляла целую и особую культуру общения.
Такие формы общения как рестораны, бары, кафе, где люди едят, пьют, разговаривают, поют, танцуют, слушают музыку, смотрят различные шоу и секс здесь играет не последнюю роль – представляют собой наследие древней синкретической культуры, где все было вместе. Художник нового времени не желает больше выражать в своем искусстве традицию, канон, напротив бежит от них, главное теперь выразить себя и запечатлеться в глазах общества, как оригинальная, неповторимая и сильная личность, как герой культуры – это своеобразный эксгибиционизм. И это совсем как в океане: запечатлеться – осуществиться, не отразиться, не запечатлеться в глазах общества – равносильно духовной смерти. Иногда художник, например Ван Гог, с величайшим вдохновением трудится всю жизнь, не получая никакой мзды, но он верит, что когда-нибудь, может после его-художника смерти придет зритель, увидит и впечатлится его работой, и тогда жизнь художника обретет смысл, а нет, так нет. Взгляд – жизнь. Осуществилась жизнь Ван Гога, увы, после смерти, в его общественном духовном отображении и признании. Не я, но мое отражение в зеркале – истинная реальность, если зеркало передо мной духовное. Это духовное отображение не только жизненно важно, оно важнее жизни, ведь многие и многие отдают свои жизни, отстаивая свою честь, свой престиж, свой имидж, то есть свое отражение в глазах окружающих
Художник, актер, писатель, политик – активная сторона коммуникативной пары эксгибиционизм-вуайеризм, если художник добивается успеха, славы, богатства, он становится человеком сильным, влиятельным. Теперь он-индивид, а не церковь, не политика, задает нормы искусству, у художника появляются подражатели и таким образом массовость догоняет, берет свое. При всем индивидуализме творчества, опять возникает канон. Так в канон превращались в 20-м веке кубизм, абстракционизм, сюрреализм, поп-арт… Успешный художник входит в элиту общества, а элита диктует моду.
Мода – это как бы тот же обычай, только кратковременный. Но есть и существенное отличие: традиция, обычай ориентированы в прошлое, на старейшин, на мертвых, на бога. Мода же ориентирована на живых, молодых и активных, обращена в настоящее, на новые ценности. Противостояние обычая и моды подобно противостоянию наследственности и мутационного обновления в биологии, т.е. это общесистемный закон: система вырабатывает в себе механизмы самосохранения и обновления-приспособления. Важно заметить, что мода видит свои ценности только глазами своих лидеров, то есть осваивает новое с помощью подражания лидерам. Тут, в отличие от красоты природной, является еще один тип красоты – красота фетишистская. Оказывается, что все, что принадлежит элите, лидерам, кумиру, молодым и здоровым кажется нам прекрасным, несмотря на нелепую подчас форму. Как туфель женщины притягивает фетишиста не сам по себе, а именно тем, что он обувает прелестную ножку, так писсуар, или велосипедное колесо, перенесенные в музей, становятся фетишами-шедеврами искусства, ибо так сказал модный лидер (Марсель Дюшан…). Фетишизм – сильнейший внушающий фактор, с его помощью мода может насиловать природное чувство красоты, искажать, деформировать, крушить и таким образом в искусство проникает момент садистский, зритель же, с удовольствием принимающий это насилие роднится с мазохистом.
Поскольку эпигоны, желая тоже быть в элите, быстро и ловко перенимают модные формы, новому лидеру приходится искать что-то новое, непохожее, так возникает пресловутая круговерть форм в одежде и в искусстве, где природная красота может искажаться до крайности. Но за внешней изменчивостью моды кроется беззаветная верность ее в любви к молодым, активным, сильным.
Следует признать и рациональную сторону смены художественных форм, искусство – знаковая система, знак же ценен не сам по себе, а тем, что он обозначает, выражает, если это художественный знак. В момент, когда художник заимствует чужую форму, форма эта перестает выражать данного художника, то есть теряет значение, становится балластом – банальностью.
Надо сказать, что в массовом обществе, в эпоху бурного развития массовых коммуникаций, зритель, слушатель, читатель насильственно превращены в вуайеристов. Они смотрят кино, спектакль, идут в концерт, слушают радио, читают книги, сиднем сидят у телевизора, не имея возможности даже публично прореагировать на виденное, слышанное, прочитанное, не говоря уже о том, чтоб активно выйти на авансцену – это дано избранным. При этом именно вуайерист-зритель реализует эксгибициониста художника, певца, танцора, оратора, поэтому ключ к пониманию эстетического, как ни странно, находится в душе вуайериста, важно понять его психологию. Созерцание усиливает в нем недостающую активность сексуальную, эмоциональную, эстетическую. Сопережить с увиденным для него значит пережить. Без этого «со», без эмоционального заражения не будет и переживания, то есть самой жизни. В этом контексте произведение искусства служит катализатором духовной жизни зрителя, одновременно направляя духовную активность в определенное русло, такова его интенсифицирующая гармонизирующая функция, в этом гедонизм эстетического восприятия. Жизненная необходимость «со», эмоционального заражения напоминает нам об изначальной стадности, стайности человеческого бытия и психики.
В театре, в романах мы не устаем с вуайеристским любопытством следить «сквозь замочную скважину» за тем, как он и она после долгих перипетий находят друг друга (happy end) или терпят неудачу – драма, трагедия. Есть и другая коллизия – движение героя (Растиньяка) наверх, в высшее общество к эксгибиционстскому блеску.
Во всех случаях при восприятии хорошего искусства восприемник испытывает катарсис, духовное очищение от разрешения напряжений и противоречий, что, однако, трудно объяснить в случае трагедии, когда герой гибнет. Думается что и здесь незримо задействованы садомазохистский и эксвуайеристский комплексы. В случае трагедии и прочих отрицательных коллизий удовлетворение наступает потому, что публика видела трагедию, сочувствовала, разделила страдания героя, испытала «страх и жалость», оценила несправедливость судьбы и в этом торжество справедливости – это эксвуайеристский катарсис. Публика тут играет роль любящей все понимающей и всепрощающей матери, то есть в отличие от отцовского, действует и материнский комплекс.
В монотеизме бог мужского рода, он берет на себя роль грозного судьи, но и роль милосердия, обращение к богу-молитва всегда выполняет катарсическую функцию, ибо это обращение-жалоба тому, кто все поймет и простит. Поймет и простит – это как театральная публика, как человек-собеседник, собеседница, которых нет, а Бог есть всегда. Он есть всегда, но его и всегда нет, ведь он на небе, нужно богатое воображение и сильная экзальтация, чтобы поверить в реальное присутствие бога, и церковь такую экзальтацию развивает. Но если бог вдит и слышит, то молящийся – тот кто обнажает себя перед всевидящим оком – эксгибиционист, таким образом религия предстает как порождение не эдипова а эксвуаеристского комплекса. Поэтому в иконостасе понадобились женские образы, в христианстве выделена фигура богоматери-заступницы, а с ней и идея всепрощения. В исламе такого возвышенного образа женщины нет, как нет и прощения, поэтому женщина в исламе унижена и поэтому в нем царят только сила и жестокость.
Фрейдизм во всех его вариациях обошел стороной эксвуайеристский комплекс и таким образом упустил самую суть своего собственного пансексуализма. Эксвуайеристский он же, скажем, океанический комплекс выдвигает на первый план самый эфемерный, духовный аспект человеческой психологии – духовное взаимоотражение – общение душ. Но именно в глубинах вод встречаемся мы снова с основами жизни и психики. В свете эксвуайеризма пансексуалистская теория должна быть пересмотрена и дополнена.