Особую роль в утверждении плюрализма и релятивизма в социологии сыграла французская постмодернистская социальная теория — совокупность концепций, созданных в 1970-1980-х годах М. Фуко, Ж. Бодрийяром, Ж.-Ф. Лиотаром, Ж. Делёзом и Ф. Гваттари. Они были последователями популярного во Франции после Второй мировой войны исследовательского направления — структурализма. Семиологию — учение о знаковых структурах, соотношении означающего и означаемого, разработанное в начале XX в. швейцарским лингвистом Ф. де Соссюром, — эти исследователи восприняли в его марксистской (в работах Л. Альтюссера) и фрейдистской (у Ж. Лакана) интерпретациях.
Концепции М. Фуко, Ж. Бодрийяра и других теоретиков-постмодерни-стов обычно квалифицируются как постструктурализм, поскольку в них подвергнута критике традиционная идея универсальности структурных связей в языке, мышлении, культуре и показана изменчивость, заданность знаковых структур историческими условиями, экономическими отношениями, отношениями власти, бессознательным «производством желания» и т. п. С другой стороны, теоретики-постмодернисты, используя марксистские и фрейдистские идеи для релятивизации структурализма, одновременно релятивизиро-вали политическую экономию и психоанализ, поскольку доказывали, что дискурсы — практики манипулирования знаками — обуславливают и даже формируют традиционно считавшиеся объективными, материальными и природными феномены: экономические отношения, отношения власти, психические реакции, сексуальность и т. д. Поэтому правильным будет утверждать, что в теориях французских постмодернистов парадоксальным образом, но весьма плодотворно соединены постструктурализм, постмарксизм и постфрейдизм.
Мишель Фуко (1926-1984), историк и философ, знаменитый исследованиями становления гуманитарного знания, формально не был социологом, но его работы «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (1975) и «Воля к знанию» (1976) содержат ставшую влиятельной именно в социологическом сообществе концепцию дисциплинарного общества и роли в его формировании социогуманитарного знания. Фуко показал, как формирующаяся с конца XVIII в. новая модальность (от лат. modus — способ, правило) власти поддерживает развитие гуманитарного знания, которое, в свою очередь, способствует развитию и экспансии этой модальности власти.
В книге «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» Фуко рассматривает трансформацию практики уголовного наказания в конце XVIII — начале XIX в. в качестве индикатора смены технологии власти. Публичная экзекуция — необходимый элемент власти как демонстративной мести суверена — постепенно была вытеснена тюремным заключением, исправительными работами, полицейским надзором — элементами власти как дисциплинирования граждан. Глубинная основа дисциплинарной власти — это всеобщая поднадзорность (panopticism). В тюрьме или в школе, в офисе или в цехе дисциплинирование тела, организация и контроль деятельности множества индивидов превращают человека в объект тщательного наблюдения и изучения. Именно новая модальность власти конституирует предметную область гуманитарного знания и побуждает к дискурсивным практикам, представляющим человека в качестве «индивидуальности», «субъекта сознания и поведения», «психической структуры», «объекта воздействия социальных сил» и т. п. Фуко приходит к выводу, что противопоставление власти и знания, вера в то, что одно из условий научного знания — дистанцирование от власти, является заблуждением. Гуманитарные науки отрицают традиционную власть и соответствующие ей формы знания, но они развиваются на той же основе всеобщей поднадзорности, что и дисциплинарная власть, и умножают эффекты власти.
Индивидуальность угнетаемых не подавляется, а производится в дисциплинарном обществе как необходимый объект приложения власти-знания — специфического комплекса дискурсивных и недискурсивных практик, нацеленных на «нормализацию» поведения людей. Единство власти-знания, согласно Фуко, отчетливо проступает в «рождении тюрьмы». Гуманизация уголовных наказаний, трансформировавшая акт экзекуции в процесс изучения и исправления заключенного, становится возможной в современном обществе потому, что заключенный рассматривается не просто как «преступник», а как «делинквент» (лат. delinquens — совершающий проступок) — индивид с социально опасными наклонностями, чреватыми систематическим нарушением норм, а этот подход безусловно является порождением гуманитарного знания.
В книге «Воля к знанию» Фуко ту же концепцию власти-знания развивает на материале истории изучения и регулирования сексуальности. С XIX в. развивается комплекс дискурсивных практик — медицинских, педагогических, юридических, экономических и т. д., — продуцирующих сексуальность как объект знания. В результате сформировался диспозитив сексуальности — сеть установок, предрасположенностей к познанию, переживанию, регулированию сексуальности как естественного свойства человека. «Инкорпорирование» в человека сексуальности приводит к тому, что индивид рассматривается не столько как субъект правильных или неправильных действий, сколько как носитель постоянных влечений, ориентация и интенсивность которых становятся объектом «нормализации», т. е. дисциплинарной власти. Помимо государства с его демографической политикой и полицией нравов, эти отношения власти «разворачиваются на теле» — в рамках научных, медицинских, образовательных институтов, движений в поддержку и против абортов, практики использования презервативов, легализации проституции и гомосексуальных отношений и т. п. Отношения власти всегда образуют подвижную, изменчивую сеть силовых позиций и стратегий установления и поддержания неравенства. Поэтому любая стратегия в рамках диспозитива сексуальности, независимо от того, направлена ли она на контроль сексуальности индивидов или на ее эмансипацию, неизбежно воспроизводит дисциплинарное общество, поскольку так или иначе превращает индивидов в объект власти-знания.
Ключевые для концепции власти-знания Фуко темы разоблачения дискурсивного характера привычных объектов и социальных структур, критики гуманитарного знания стали общими для теоретиков-постмодернистов. Те же темы определили содержание книги Жана-Франсуа Лиотара (1924-1998) «Состояние Постмодерна» (1979), которая стала своеобразным манифестом постмодернистской теории. В этой работе период после Второй мировой войны квалифицируется как эпоха кардинальных изменений: общество вступает в постиндустриальную эру, а культура — в эру постмодерна. Именно Лиотар ввел в социологию представление об эклектичности как главной, определяющей характеристике постмодернистской культуры. Общество и культура модерна характеризовались монолитностью и универсализмом, поскольку в их основе лежали общепринятые дискурсы, придающие значения событиям и задающие направленность деятельности. Эти базовые дискурсы Лиотар именует «великими нарративами» (фр. narrative — рассказ, повествование) и относит к ним «диалектику духа», «герменевтику значения», «создание богатства», «эмансипацию субъекта мышления и труда». Эти метанарративы определяли дискурсивные практики в самых разных сферах жизнедеятельности людей и служили средством легитимации, т. е. «узаконения» в представлении людей того или иного дискурса/деятельности. Отправной пункт постмодернизма — недоверие к метанарративам.
Согласно Лиотару при переходе от модерна к постмодерну происходит дезинтеграция и распад «социальных агрегатов» — общностей и групп, формировавшихся и поддерживаемых на основе единства мировоззрения, деятельности и образа жизни. «Атомизация» социального ведет к замене привычных структур множеством «гибких сетей языковых игр». Языковые игры — это практики манипулирования дискурсами, которые индивиды используют для того, чтобы поддерживать свое социальное положение, превратившееся из статуса, четко определенного системой разделения труда, в пункт, через который проходят потоки сообщений.
Идея распада, или «атомизации», социального была радикализирована Жаном Бодрийяром (1929-2007) в концепции упадка или исчезновения реальности. В его работах «Симулякры и симуляция» (1981) и «В тени безмолвствующего большинства, или Конец социального» (1982) постмодерн как новая культурно-историческая ситуация характеризуется дефицитом реальности. Дефицит реальности — это не дефицит вещей, которые, напротив, производятся во всё возрастающем количестве. Но вещи служат лишь знаками реального. Утрата реальности в концепции Бодрийяра — это утрата связи и, как следствие, различия между знаками (образами) и референтами (реальностью, на которую знаки должны указывать). Бодрийяр выделяет четыре последовательные фазы отношения между образами и реальностью: 1) образ является отражением подлинной реальности; 2) образ маскирует и извращает подлинную реальность; 3) образ маскирует отсутствие подлинной реальности; 4) образ не имеет никакой связи с какой бы то ни было реальностью. Постмодерн в таком случае можно рассматривать как ситуацию перехода к отношениям третьего и четвертого типов. Знаки теперь — это симулякры (фр. simu-lacre — подобие, видимость), «копии без оригинала», которые замкнуты сами на себя и лишь симулируют наличие связи «знак — референт».
Симуляцию как замещение самой реальности знаками реальности Бо-дрийяр выявляет на примере функционирования гипермаркетов и их аналогов — культурных и развлекательных центров, — а также на примере функционирования средств массовой коммуникации. В условиях постмодерна, когда прежние формы социальности распадаются, когда такие модернистские ценности, как «свобода» и «прогресс», в экономически развитых и политически стабильных странах реализованы и потому больше не способны мотивировать активную деятельность и интегрировать большие общности, гипермаркет и его аналоги служат формой симуляции социальной жизни.
Вещи здесь не являются объектами, обладающими собственным значением; значение имеет лишь их сериальное, циркулярное, демонстрационное упорядочение, которое создает симулякр — модель социальных отношений. Эта модель запускается в действие потоком посетителей. Товар или произведение искусства в таком случае оказывается «фантомом»: в нем ценятся не его реальные свойства, а способность привлекать внимание потребителей. Единственная функция товаров/произведений искусства — участие в «индуцировании» масс, т. е. в создании в пространстве-времени гипермаркета человеческого потока, симулирующего общность, солидарность и совместную деятельность. Объекты потребления не имеют иного предназначения, нежели поддержание индивидов в состоянии массовой интеграции.
В условиях утраты реального содержания политики и нарастания политической индифферентности большинства политические события симулируются средствами массовой информации. Газеты, радио, и особенно телевидение, продуцируют потоки сообщений, возмещающих дефицит политической борьбы образами борьбы. События, по сути далекие от повседневной жизни, происходящие «за тридевять земель» и длящиеся недолго, посредством драматичных по форме и пространных репортажей и комментариев превращаются в события масштабные, непосредственно и всерьез захватывающие жизнь людей, составляющих аудиторию средств массовой информации. Эти события-симулякры «индуцируют» массы в форме заинтересованной скандальными новостями и шокирующими сюжетами аудитории. Таким образом симулируется вовлеченность обывателей в политические процессы.
Нарочитая, гипертрофированная социальность, создаваемая гипермаркетами и массмедиа, согласно Бодрийяру, является гиперреальностью, посредством которой скрывается отсутствие подлинной социальной реальности. «Золотой век» социальной реальности — модерн, именуемый Бодрийяром веком капитала и революции, — уже в прошлом. Те социальные структуры, которые превращают жизнь каждого человека в систему отношений с другими людьми, формировались под воздействием индивидуальной конкуренции, эксплуатации и конфликтов, организованной борьбы за права и свободы. В век постмодерна эта социальность исчезает, поглощаемая «черными дырами» безразличных масс потребителей и телезрителей. Симуляция, скрывающая за потоками знаков отсутствие реальности, — это стратегия сдерживания изменений. Идея «смерти социального» приводит к выводу о фактической «смерти» социологии, которая возникла как модернистская форма знания и должна исчезнуть с исчезновением своего предмета — социального — или превратиться в симуляцию реальной исследовательской работы.