Языки различаются между собой прежде всего количеством людей, которые на них говорят. Есть языки-гиганты, на которых общаются миллионы людей, живущих к тому же на разных континентах, а есть языки-карлики, обслуживающие всего лишь сотни или даже десятки человек. Из общего количества в 3,0—5,5 тыс. языков, существующих на земном шаре (цифра приблизительная), лишь несколько считаются мировыми, предназначенными для международного общения. Например, в Организации Объединенных Наций в качестве официальных приняты шесть языков: английский, французский, испанский, русский, китайский и арабский. Этого статуса они удостоены в силу своей распространенности в разных странах, а также с учетом вклада соответствующих народов в мировую цивилизацию. Объективно говоря, статус языка зависит не только от количества людей, говорящих на нем, или его авторитета в мире, но и от разнообразия выполняемых в обществе функций.
К примеру, есть языки, обслуживающие только устное бытовое общение. Ни научного текста, ни официального документа на таком языке не может быть произведено: в нем просто нет необходимых для этого слов. В силу своей бесписьменности такой язык, конечно, очень слабо представляет познавательную и номинативную функции (см. разделы 13— 14), да и диапазон его эстетических возможностей весьма ограничен: если бы попробовать перевести на такой язык «Илиаду» или «Мастера и Маргариту», то текст (а вместе с ним и читатель), несомненно, много бы потерял.
С другой стороны, существуют языки, используемые в какой-то узкоспециальной «небытовой» сфере, — например, научной или религиозной. Такова, в частности, латынь. Сегодня этот язык еще используется католической церковью, знание латинской терминологии обязательно для медика или ботаника, но в повседневном общении латынь не употребляется — в этом смысле она мертва.
Языки, обладающие более или менее полным комплектом общественных функций и максимально широкие по сфере своего применения, считаются литературными. Точнее, литературные языки выделяются и противопоставляются другим, нелитературным формам общенародного языка (просторечию, жаргонам, территориальным и профессиональным диалектам) по целой совокупности признаков. Кроме уже упомянутого признака, который можно было бы назвать функциональной полноценностью, или полифункциональностью, литературного языка, это еще и следующее:
- наличие письменности. Литературный язык обязательно обладает своей письменной, книжной формой. Хотя это не мешает ему существовать и в устном виде. Например, публичные выступления — на собраниях и митингах, по радио и телевидению — обычно выдерживаются в рамках литературного языка;
- наличие четкой, зафиксированной нормы. Собственно говоря, использование языка всегда сопровождается ориентацией на определенный образец, эталон, так что любая речь в каком-то смысле нормирована. Но норма литературного языкй, как наиболее универсальная, отражается и закрепляется в словарях, грамматиках, справочниках и т.п.;
- историческая опора на какой-то диалект, на какой-то местный вариант общенародного языка. Так, в основе современного русского литературного языка лежат московские говоры, в основе белорусского — группа минско-молодечненских говоров, в основе китайского литературного языка — пекинский диалект и т.д.;
- роль конкретной личности. Нередко у истоков литературного языка стоит, как уже говорилось, какой-то писатель, филолог, реформатор общественной или церковной жизни. Мы говорим, в частности: «Русский литературный язык начинается с Пушкина». И если развитие общенародного языка — это в целом стихийный процесс, то на литературном языке лежит некоторая «печать авторизованности» (а иногда говорят: сконструированности).
Итак, вырастая на базе какого-то отдельного диалекта или группы диалектов, литературный язык становится со временем представителем всего общенародного языка, его обработанной, отшлифованной и закрепленной формой. Функция литературного языка — объединять людей независимо от их происхождения и положения в обществе, места жительства и профессии... К примеру, понятие 'человек, просящий милостыню' в русских диалектах выражается по-разному — с помощью слов жебрак, жабрак, клянчуга, милостынец, ми-лостяга, христарадник, просяк, убогий... В просторечии в том же значении могут быть использованы слова бомж, голодранец, ханыга. На воровском жаргоне нищий называется алюс-ник, богодул, богомол, бомбила, босота, кондуктор, кусочник, леаперд, мамка, могильщик, погорелец, рыцарь, складчик и т.п. Но при всех этих особенностях и различиях существует литературное слово нищий (и его разговорный синоним попрошайка), которое понятно всем без исключения носителям русского языка.
Правда, в разных странах и культурах положение литературного языка различно: иногда он сильнее, резче противопоставляется нелитературным формам общенародного языка (тому же просторечию, в частности), иногда эта дистанция меньше. Бывают языки с очень «чопорной», надменной нормой, а бывают — с «мягкой», демократичной. Это зависит от исторических условий, а также частично и от возраста литературного языка. Так, книжная норма современного белорусского языка заметно ближе к народным основам (в том числе диалектным вариантам и просторечию), чем, положим, норма русского, а тем более французского языка (в котором литературная речь отделена от нелитературной непроницаемым барьером).
Литературный язык — важное условие государственного устройства. Он не просто обеспечивает взаимопонимание людей, но и служит своего рода инструментом, необходимым для системы управления, образования, средств массовой информации и т.д. Именно поэтому в школе учат нормам литературного языка. По мысли A.M. Пешковского: «Там, где дети усиленно учатся говорить, там взрослые не теряют бесконечного количества времени на отыскивание в словесном потоке собеседника основной мысли и не изливают сами таких потоков вокруг своих мыслей, там люди не оскорбляют друг друга на каждом шагу, потому что лучше понимают друг друга, там люди меньше судятся, потому что составляют более ясные контракты, и т.д. и т.д. Уменье говорить — это то смазочное масло, которое необходимо для всякой культурно-государственной машины и без которого она просто остановилась бы» (статья «Объективная и нормативная точка зрения на язык»).
Если же в границах одного государства сосуществуют несколько языков, то они, естественно, каким-то образом взаимодействуют, влияют друг на друга. Собственно, взаимодействовать языки могут и «поверх» государственных границ, но тогда их контакты сводятся главным образом к заимствованию слов. Если же несколько языков уживаются на территории одного государства, то последствия такого соседства могут быть самыми разными, и зависят они от многих факторов.
Прежде всего, водораздел может проходить по линии «литературный язык — нелитературный язык (диалект)». Понятно, что сферы употребления этих инструментов общения в государстве будут различаться: у литературного языка коммуникативные возможности безусловно шире. Но даже в том случае, если оба взаимодействующих языка являются литературными, они могут функционально различаться между собой по принципу «более высокий» (для официального общения, в служебной обстановке, в церкви и т.п.) — «более низкий» (для непринужденного общения, в домашней обстановке, в кругу друзей и знакомых). При этом за одним из языков (или за несколькими — в многонациональном государстве) может быть формально закреплен ранг официально г о, т.е. применяемого для административного общения — в суде, армии, школе, в средствах массовой информации и т.д. Мало того, нередко различают еще официальный язык (используемый в данной провинции, штате, земле) и язык государственный (объединяющий все нации и народности в рамках державы, выполняющий представительские функции в сношениях с другими государствами и т.п.).
В современном мире большинство государств — многонациональные, и везде языковая проблема решается по-разному. Вот некоторые примеры.
Население Финляндии на 91% состоит из финнов и лишь на 6% из шведов. Однако оба языка — и финский, и шведский — считаются официальными, на них издаются правительственвсые законы и указы, ведутся заседания парламента, осуществляется преподавание в школе. Не существует «швейцарского» языка: в Швейцарии говорят по-немецки, по-французски, по-итальянски и по-реторомански. Всем четырем языкам придан государственный статус (при том, что на ретороманском говорит всего 50 тыс. человек — менее 1% населения). В Каталонсии (провинция Испании) каталанский язык является официальным, а испанский — официальным и государственным. В Парагвае официальным языком считается испанский, хотя владеет им немногим более половины населения. В повседневной жизни, в обиходных ситуациях используется язык местных индейцев гуарани — им владеет абсолютное большинство населения. Причем переход с языка на язык зависит подчас от весьма тонких обстоятельств. Так, в литературе приводятся примеры того, как мужчины-парагвайцы, ухаживая за женщинами, говорят с ними по-испански, а, женившись, переходят на гуарани (чего, мол, теперь-то церемониться)... В Словении официальный язык — словенский, ко в пограничных областях официальными признаны также венгерский и итальянский.
Что же из этого следует? По-видимому, первый вывод, который вытекает из сказанного, — это то, что язык не является обязательным признаком нации. Точнее, условием существования нации не является наличие своего собственного языка. Многие народы и государства прекрасно развиваются, эксплуатируя чей-то «чужой» язык (разумеется, внося в него свою специфику). Например, на французском языке, кроме французов, говорят также бельгийцы, швейцарцы, канадцы, гаитяне, жители Монако и Люксембурга, а также многих стран Африки: Заира, Конго, Гвинеи, Мали, Сенегала, Бурунди и др. (там он является официальным языком).
Второй вывод: в оценке языковых ситуаций в многонациональном государстве необходимы чрезвычайная осторожность, терпеливость и такт. Дело в том, что языковые процессы протекают медленно и сложно, реализуясь нередко через смену многих поколений. Поэтому в языке очень опасно декретировать, приказывать, устанавливать конкретные сроки. В то же время многоязычие в государстве редко бывает вполне уравновешенным, сбалансированным. И это понятно: у разных языков — разный престиж на мировой арене, разный культурный «вес»! Язык нации более многочисленной, с большими культурными традициями, объективно говоря, давит на язык нации «меньшей» и может в конце концов полностью его вытеснить. В этом свете, скажем, перспективы развития ретороманского языка в Швейцарии выглядят значительно хуже, чем немецкого или французского.
Вообще же языки не зря сравнивают с живым организмом: им свойственно не только развиваться и процветать, но и увядать, и умирать. Память человеческой цивилизации хранит сведения о многих мертвых языках, не употребляющихся ныне в повседневном общении. Смерть языка мо¬жет наступить в силу одной из трех причин.
Язык переродился. Это значит, что в результате накопившихся в нем изменений (грамматических, лексических, фонетических) он стал другим языком. Примером может служить древнегреческий язык, который уже в IV—III вв. до н.э. превращается в так называемое койне (смесь диалектов) и затем, через промежуточную форму «среднегреческого» периода, дает начало новогреческому, или современному греческому, языку (с XV в.).
[б] ЯЗЫК распался, расщепился на несколько языков-потомков. Примером может служить древняя л.чтынь, которая в течение многих веков эволюционировала от «архаической» (III—I вв. до н.э.) через «классическую» (I в. до н.э.) до «вульгарной», или народной (III—IV вв. н.э.), положившей начало современным романским языкам: итальянскому, французскому, испанскому, румынскому, каталанскому и др.
В Язык вытеснился, заменился другим языком. Такова была судьба одного из славянских языков — полабского.
Полабяне, потомки племени древян, жили на западном берегу реки Эльбы, или Лабы (отсюда и название: «по-лабяне»). Их постоянными соседями были немцы, и немецкий язык составлял конкуренцию родному языку полабян. Судя по сохранившимся свидетельствам, еще в XVII в. полабский язык использовался в повседневном общении, однако постепенно, через смену поколений, полабяне полностью перешли на немецкий и ассимилировались, растворились в окружающей этнической среде.
В любом случае смерть языка — это процесс медленный, долгий, естественный. Поэтому кажутся бессмысленно-декларативными лозунги вроде «Не дадим умереть бесписьменным языкам!» или «Сохраним языки малых народностей!». Такие призывы имеют скорее филологическую ценность. Действительно, для науки каждый язык представляет интерес, и потому важно его зафиксировать, но никто не может запретить языку умереть.
Впрочем, науке известны и случаи возрождения мертвых языков. По крайней мере, таков уникальный пример с ивритом. В основе его лежит древний язык иудейских священных книг. Иврит был искусственно возрожден в XX в.; с образованием после Второй мировой войны государства Израиль он становится его государственным языком. (До тех пор евреи, рассеянные по всем странам света, говорили на различных языках, в том числе на языке идиш, возникшем на базе немецких диалектов.) Ныне иврит — живой, развитый (и продолжающий развиваться) литературный язык, успешно выполняющий свои многообразные функции. Другой, уже приводившийся пример, с латынью, свидетельствует о том, что даже мертвый язык (обладающий богатым культурным наследием) может довольно широко использоваться в разных специальных нуждах. В Европе еще в XVI—XVII вв. ученые писали по-латыни; на латинском языке написаны многие сочинения Спинозы, Ньютона, Ломоносова. Да и сегодня огромное количество латинских корней используется для образования новых терминов в самых различных отраслях знания...
Вообще язык требует к себе спокойного, взвешенного и внимательного отношения. Так, в истории разных обществ известны примеры крайнего пуризма*: стремления не допустить в свой язык вообще никаких слов-чужеземцев. Хотя, если вдуматься, вся история человечества предполагает культурный обмен и взаимообогащение народов — ну как тут обойтись без заимствований? Показательно, что огромная доля лексики современного русского языка, включая даже такие слова, как изба, лошадь или картошка, имеет не русское и даже не славянское происхождение. Ну и что? Разве русский язык стал хуже оттого, что рядом с исконно славянским конем в нем появилась арабских «кровей» лошадь?
Но и сегодня мы нередко слышим: «Русский язык в опасности, он умирает. Его пора заносить в Красную книгу!» О чем речь? О появлении огромного количества новых слов? О смешении стилей, о проникновении элементов просторечия на заповедную территорию литературной нормы? О сильном влиянии (особенно в лексике) английского языка? Все это действительно имеет место. Бурные политические и экономические преобразования в обществе приводят к резким, скачкообразным изменениям в языке. Такое уже было в России, в частности, после революции 1917 г. К.И. Чуковский, знакомый нам прежде всего по детским сказкам, но одновременно бывший блестящим литературоведом и тонким наблюдателем-лингвистом, в своей знаменитой «Чукоккале» (дневнике-альбоме, который он вел на даче в Куоккале) записал следующие неологизмы 1919—1924 гг.: полседьмого, я пошел ('я сейчас ухожу'), до скорого, пока ('до свидания'), текущий момент, халтура, халтурить, пара минут, ничего подобного, факт и т.п. Тогда эти выражения останавливали на себе внимание или даже вызывали внутренний протест. Сегодня они кажутся нам совершенно естественными — будто всегда существовали в языке. Вместе с тем некоторые слова и выражения из списка Чуковского канули в небытие: максимка (поезд), гражданетка, подрынок и др. Получается, что у языка хватило сил для саморегуляции и самоочищения, хотя не подлежит сомнению, что изменения в нем произошли значительные.
Ныне, как никогда ранее, популярны лозунги международной интеграции, культурного, экономического, политического единения народов мира (а особенно Европы). И это тоже находит свое отражение в языковых процессах, прежде всего в нашествии огромного количества англицизмов и американизмов. (Ср. хотя бы примеры типа диск, слайд, хобби, дизайн, принтер, маркетинг, саммит, леггинсы, спикер, клип, имидж, импичмент, брокер, дринк, брэнд, сэконд хэнд, шейпинг и т.д.) Но не только русский язык оказывается в положении «заимствующего». Так же недовольны немцы и японцы, а французы были вынуждены даже ввести штрафы за необоснованное употребление англицизмов в публичной речи. Означает ли это, что разные языки накапливают в себе все большее количество английских элементов? В принципе да, но не будем забывать, что общее количество этих заимствований ничтожно по сравнению с исконной, «своей» лексикой. (Не говоря уже о фонетике или морфологии, которые вообще с трудом поддаются влиянию извне и обладают в данном смысле определенным иммунитетом.) Поэтому особых оснований для беспокойства нет: слишком велика инерция носителей языка и слишком хорош сам по себе каждый естественный язык, чтобы человек с легкостью мог от него отказаться. Поэтому же безосновательно предположение, что английский язык станет единым для народов мира.
В истории известны попытки создания искусственных языков, предназначенных для международного общения. Самый яркий пример такого рода — язык эсперанто (полатыни 'надеющийся'). Он был создан в конце XIX в. варшавским врачом Людвигом Заменгофом. В соответствии со своим предназначением — объединять людей — эсперанто был задуман как язык максимально логичный (минимум словоизменения, никаких исключений и т.п.), а за его лексическую основу были приняты наиболее известные корни испанского, французского, английского и немецкого языков. С тех пор прошло более ста лет. На Земле существует разветвленная сеть обществ и кружков эсперантистов, издается многообразная литература (не только, кстати, переводная: есть и произведения, первоначально написанные на эсперанто!), эсперанто используется на международных конгрессах и конференциях. Можно сказать, детище Заменгофа сегодня объединяет людей — представителей разных народов. И все же важнейшей своей цели этот искусственный язык не достиг: он не смог заменить естественные языки. Почему? Может быть, в силу своей излишней «правильности», продуманности. А может быть, причина кроется все в той же человеческой инертности: международный язык, конечно, хорош, преимуществ у него много, да только где ему угнаться за родным языком, за которым стоит и голос матери, и первые сказки, и художественная литература, и целый культурный мир, — нужно ли от всего этого отказываться? От добра добра не ищут — гласит русская поговорка.