Право может служить искусству и искусство праву. Подобно любому явлению культуры, право требует материальных средств выражения: языка, жестов, одежды, символов, зданий. Как и любое материальное средство выражения, материальное выражение права подлежит эстетической оценке. И как и любое явление, право также может служить материалом для искусства, оцениваться с эстетической точки зрения. Можно уже говорить и об эстетике права, которая, правда, лишь начинает формироваться и проявления которой отрывочны и редки.
У древних народов, которые не разделяли искусств и закономерностей развития культуры, право тесно переплеталось не только с обычаями, моралью и религией, но и с культурой. В том, что касается того времени, то по работам Якоба Гримма (Поэзия права), Отто Гирке (Юмор в праве) или Хирцеля можно составить себе представление о мифологических образах идеи права, правосудия, справедливости. С обособлением области культуры право и искусство все еще связаны между собой, но нередко и противостоят друг другу. У поэзии не находится добрых слов для права. Право наиболее консервативный образ культуры, а искусство наиболее гибкая и наиболее восприимчивая к изменениям форма выражения быстротекущего духа времени. Их разделяет естественная вражда, которая проявляется в многочисленных высказываниях поэтов о праве, в отказе молодых поэтов от юридических профессий.
Но, может быть, именно благодаря выделению права из искусства его специфическая ценность, которую теперь не заменяла примесь из чуждой праву области искусства, проявлялась в более явном виде. Прямым доказательством этому может служить юридический язык. Он получил возможность для своего самостоятельного развития лишь после выделения из других областей культуры и соответственно приобрел особое эстетическое своеобразие. Оно основано на отказе от многочисленных эстетических ценностей языка. Язык права"ю; холоден: он отказался от языка чувств.
Язык права суров и резок: он отказался от обоснований и мотивировок. Язык права лаконичен: он отказался от намерения стать обучающим языком. Так осознанно вырабатывается обедненная лапидарность стиля, который блестяще выражает властное самосознание повелевающего государства, а своей утонченностью и точностью может служить образцом для писателей уровня Стендаля.
Если язык права холодный лапидарный стиль, то в противоположность ему, как редкое исключение, язык борца за право, то есть воинствующего правового чувства, яркая, пламенная риторика. Правовое чувство соединяет в себе два диаметрально противоположных момента: чувство, которое обыкновенно запечатлевает конкретно наглядное с абстрактной всеобщностью правовой нормы. Для борца за право характерна своеобразная смесь «льда и пламени», то есть из обобщающего интеллектуализма, который подводит конкретное, единичное под свои принципы, и индивидуализирующей увлеченности, для которой борьба с несправедливостью становится единственной в своем роде всепоглощающей страстью. Адекватной формой выражения борьбы за право является также риторика, суть которой заключается в том, чтобы всеобщему придать наглядность и эффективность особенного. В поэзии же наоборот, особенное служит для выражения всеобщности.
Другими эстетическими ценностями обладают судебные решения и правовая наука. Нас удовлетворит правильное решение правового вопроса, но радость принесет нам лишь «элегантное» решение. Когда Рудольф Зом хвалит способность Цельса «исходя из конкретного казуса сформулировать общее правило, которое лаконично, в форме крылатого выражения, подобно молнии, озаряет весь ландшафт», то тем самым он выражает свою эстетическую радость по поводу научного своеобразия, присущего несравненному учителю. Элегантность юридических решений можно свести к следующей формуле: simplex sigillum veri. Но она означает, что красота как критерий истины рассматривается в качестве эстетической меры логической ценности.
Радость, доставляемая элегантной развязкой, казалось бы, безнадежно запутанных юридических хитросплетений, породила у всех народов множество теорий о «мудрых судьях». Эти истории полны парадоксов, ибо позволяют увидеть, как из неочевидных слов или фактов неожиданно, как по волшебству, появляется простое, ясное и убедительное решение.
Сказанное свидетельствует о том, что мы уже сделали переход от эстетического воздействия права как искусства к праву как материалу для искусства. Свойство, которое право должно сделать привлекательным для искусства, присуще его внутренней природе и заключается в его, так сказать, многогранной «антитезности»: противоположность сущного и должного, позитивного и естественного, легитимного и революционного права, свободы и порядка, правосудия и справедливости, права и милости и т.д. Формы искусства, суть которых заключается в том, чтобы представлять конфликт противоречий, особенно охотно возьмут на вооружение право. Прежде всего, это касается драмы: от «Антигоны» Софокла до «Венецианского купца» и «Меры за меру» Шекспира. Г. Еллинек показал, как драма античной древности прославляет святость и нерушимость объективного права, в то время как симпатии современной драмы на стороне субъективного правового чувства, протестующего против правопорядка. Позитивное право для нынешнего искусства или трудная судьба, о которую разбивается «лодка жизни» индивида, или бездушное насилие, против которого поднимает знамя борьбы высшая справедливость, а может быть, даже просто бюрократическая тупость, которой остроумная шутка с удовольствием щелкнет по носу.
Наряду с драмой заслуживает упоминания и другая форма, которой особенно подходит воспользоваться «антитезностью» права: в литературе сатира, а в изобразительном искусстве карикатура. Хороший юрист перестал бы быть хорошим юристом, если он в каждый момент своей деятельности не осознавал бы необходимость задаваться вопросом о пользе выбранной им профессии. Поэтому серьезный юрист охотно воспринимает всех «пересмешников» (Spotter), которые на полях его сводов законов рисуют иронические вопросительные и восклицательные знаки, например Анатоля Франса. Но еще интереснее для них критика среди писателей, мыслителей, таких как Толстой и Достоевский, которые вместе с сомневающимся человечеством дошли до самых сокровенных глубин справедливости, или такого великого карикатуриста, как Домье, пересмешника и мыслителя одновременно. Лишь ограниченный человек безапелляционно ощущает себя в каждый момент своего существования полезным членом человеческого общества. Мастер, изготовлявший обувь для Сократа, знал, для чего он существует на белом свете: делать ее для Сократа и других. Сократ же знал лишь, что он не знает, для чего существует. Юристы ставят перед собой наиболее трудную задачу: верить в свое жизненное предназначение и одновременно в глубине души постоянно сомневаться в себе.