Ключевым понятием для проблемы национального самосознания является понятие этноцентризм. Этноцентризм предполагает отношение к себе, представителю данной этнической группы, как к центру вселенной, образцу, которому должны следовать все остальные люди. Свое происхождение этноцентризм ведет от эгоцентризма — одного из фундаментальных механизмов раннего этапа развития мышления. Эгоцентризм — это некая ограниченность детского мировосприятия, обусловленная тем, что начало системы координат ребенка еще жестко связано с ним самим, и поэтому он не в состоянии перенести себя мысленно на позицию другого и смотреть на мир его глазами. Для него существует только единственная точка зрения — его собственная, и он абсолютно не способен посмотреть на что-то с иной. В случае этноцентризма ситуация социально аналогичная. Человек остается жестко связанным с обобщенной Моделью Мира своей этнической группы и не может воспринимать окружающее с иной позиции. Поэтому этноцентризм предопределяет восприятие человеком культуры другого народа через призму свое культуры. Отсюда следует, что ценности, нравственные установки, за крепленные в культуре данной этнической группы, в значительной мере направляют и ограничивают понимание действительности для каждого члена этой группы. Под влиянием укрепившихся стереотипов своей культуры, при необходимости перейти от слов к делу, человек преспокойно отбрасывает свои же рассуждения, логически такие безупречные, и поступает иррационально, руководствуясь чувством, <<сердцем», и получает от своего поступка удовлетворение. И это противоречие (между словом и делом) обычно не колеблет словесно сформированного мировоззрения.
Покажем роль этноцентризма на результатах исследования, в котором представителей различных этнических групп попросили упорядочить нации по степени их популярности. Американцы и англичане сделали это похожим образом: на вершину они поместили себя, ирландцев, французов, шведов и немцев; в центре расположили южных американцев, итальянцев, испанцев, греков, армян, русских и поляков; в основании оказались мексиканцы, китайцы, индийцы, японцы, турки и негры. Совершенно очевидно, что японцы и китайцы провели бы упорядочивание совсем иначе. Уже из этого примера видно, насколько за счет вторжения этноцентризма наше поведение кажется нам естественным и нормальным, когда мы смотрим на него сквозь призму своей культуры, но оно может казаться ненормальным или грубым носителю другой культуры. Можно ли корректировать подобную тенденциозность? До некоторой степени, но это весьма трудный процесс. Как эгоцентризм ребенка преодолевается с его ростом, развитием и обучением, так и этноцентризм требует для преодоления специального воспитания и длительных усилий. Важно иметь в виду, что этноцентризм представляет из себя сложное образование, в котором сплавлены разнообразные психологические барьеры: подсознательные, осознаваемые стереотипы и социальные.
Многие эксперименты выявляют подобные деформации. Один из них — опрос о том, какие черты в наибольшей степени отличают представителей разных наций: немцев, итальянцев, американцев и т. п. Анализ результатов подобных опросов показал, что среди людей одной нации наблюдается значительное согласие в отношении наиболее характерных черт другой. Так, институт Гэллопа провел опросы на центральной площади случайных прохожих в Афинах, Хельсинки, Йоханнесбурге, Копенгагене, Амстердаме, Дели, Нью-Йорке, Осло, Стокгольме, Берлине, Вене. Всем предложили 4 вопроса: У кого самая хорошая кухня? Где самые красивые женщины? Какой народ имеет самый высоки культурный уровень? У какого народа сильнее всего развита национальная гордость? Выявилось, что все опрошенные предпочитают свою кухню. При ответе на вопрос о женщинах они высказали такие предположения: по мнению немцев — шведки, по мнению австрийцев — итальянки, по мнению датчан — немки. Остальным нравятся больше женщины своей страны. Культурный уровень выше всего, по мнению финнов, — в США и Дании, у остальных — в своей стране. Отвечая на вопрос о национальной гордости, почти все назвали Англию, только греки, индийцы и американцы назвали себя, а финны — шведов.
Обсуждая результаты этого опроса, можно сделать вывод: в принципе люди способны критически относиться к отдельным сторонам своей национальной культуры и положительно оценивать чужую, однако, чаще они этого не делают, и в этом источник непонимания между людьми различных культур. Оценка своего народа определяет и отношение к иностранцам. Тем самым, отправным пунктом подхода к чужим обычаям и нравам служит опыт своей этнической группы, национальная, обычно завышенная, самооценка. Отсюда следует, что этноцентризм — это подход, при котором критерии, сформированные в рамках одной культуры, используются в рамках другой, где исторически выработаны другие ценности. Так создается предвзятость и тенденциозность.
С этой предвзятой позиции свойства и привычки других народов, отличные от наших, могут выступать как неправильные, худшие по качеству или ненормальные. Известна смешная, но весьма симптоматичная история о том, что получилось, когда студентов разных национальностей попросили написать эссе о слоне. Немец написал об использовании слонов в военном деле. Англичанин — об аристократическом характере слона. Француз — о том, как слоны занимаются любовью. Индус — о философских наклонностях слона. А американец сосредоточил свое внимание на том, как вырастить большего и лучшего слона. Можно ли решить, кто из них более прав?
Рассматривая этноцентризм, самое время задать вопрос: а может быть, он представляет собой отмирающий пережиток и вот-вот прекратит свое существование? Действительно, бытует представление, что развитие цивилизации ведет за собой стирание национальных различий и в XXI веке они вообще исчезнут, а вместе с тем будет разрушен и фундамент этноцентризма. Сторонники такой позиции ссылаются на такие факторы, как: общеевропейский рынок, стандартизация технических средств, рост влияния средств массовой коммуникации, возрастающая прозрачность государственных границ и единая валюта. Долгое время считалось, что все эти обстоятельства и особенно экспансия средств массовой информации обязательно приведут к сближению, смешению и нивелированию национальных особенностей.
Однако ситуация не столь однозначна. Обнаружилось двоякое влияние средств массовой информации и других экономических и политических факторов, стягивающих народы в единый массив. Постепенно стало проясняться, что, кроме выравнивания и нивелирования различий, эти же факторы начали оказывать и противоположное воздействие — обостряя культурные особенности и стимулируя внутриэтническое сплочение. При этом стремление к национальному самоопределению вспыхивает одновременно во многих странах, т. е. подобные тенденции все больше проявляют себя. Так, ирландцы выделились из Великобритании, не пожалев сил на изучение своего древнего, почти забытого языка. В Испании обострилась ситуация с басками. Шотландия и Каталония претендуют на автономию, несмотря на то, что последние 300 лет они не считали себя угнетенными. Фламандцы и валлоны, проживающие в Бельгии, ведут борьбу за свое самоопределение. Типична в этом отношении история Квебека, провинции в Канаде. В нем череда прерванных связей со страной исхода, и достигнутое забвение ее представлялось окончательным. Казалось бы, все ушло в прошлое, и вдруг взрыв — массовое движение за национальное самоопределение.
Что провоцирует вспышки национальных интересов? Создается впечатление, что при ассимиляции, вживании в новую культуру как бы сжимается некая пружина и растет внутреннее напряжение. Это напряжение связано с тем, что каждый шаг ассимиляции, требуя некоего разрыва со старой традицией, сопровождается перестройкой части памяти, вытеснением в подсознание глубинных культурных потребностей, что и ведет за собой рост внутреннего дискомфорта. Ведь понятно, что чем больше люди помнят старые места и нравы, тем труднее им адаптироваться в новой стране. Тогда, с целью удержания внутреннего равновесия, включаются механизмы психологической защиты и вытесняют в подсознание все мешающее «здесь и теперь». Однако проблема не исчезает, просто болезнь загоняется внутрь и формируются глубинные очаги, непрерывно набирающие энергию для прорыва в сознание и определяющие последующую потенциальную нестабильность психики. И когда-то прорыв произойдет. Тогда и возникнут беспорядки, «непонятные и необоснованные» движения.
Путь к психическому здоровью пролегает через воспоминание и очищение старых очагов, возникших за счет когда-то вытесненных в подсознание проблем. А это означает, что надо помочь людям вспомнить свою историю, вернуться к истокам, иметь возможность в этнически единой и равноправной с другими группе изжить напряжение в демократически настроенном окружении. Это говорит в пользу того, что национальные конфликты сами собой не рассосутся, и нужно искать способы смягчения национализма, который обостряется, когда притязания одного народа исключают притязания других. Именно тогда возникает ситуация, для которой, в принципе, нет никакой необходимости: границы между различными жизненными стандартами, предусматривающие, что принадлежность к какой-то нации гарантирует блага, недоступные представителям других наций.
Особую роль в борьбе за сохранение национальной самобытности имеет язык народа. Он определяет становление национального самосознания. Ведь слова на разных языках — это не разные обозначения одной и той же вещи, а видение ее с разных позиций. Как считал А. Потебня, народность состоит не в том, что выражается языком, а в том, как выражается. Язык хранит в себе особую форму восприятия мира, присущую только этому народу. В языке проявляется дух народа, что и объясняет столь мощное стремление народов к сохранению родного языка. События последних десятилетий отчетливо указывают на особую роль своего языка в нормализации самооценки народа. Неудивительны поэтому те глубинные конфликты, которые возникают в связи с борьбой за признание своего языка и придания ему статуса государственного. Единение языка и земли придает силу каждому его представителю, предоставляя человеку и систему общения, и ориентации в мире, и убежище.
Чувство защищенности человека нарушается любыми формами неравенства его народа. Известны две крайние стратегии реакции народа на угрозу своей культуре, языку, религии, которые известный историк А. Тойнби назвал «иродианская» и «зилотская». Когда в истории Израиля наступило время массированного давления Эллинизма на Иудаизм, подход царя Ирода Великого отличался тем, что, признав непобедимость превосходящего по силе противника, он считал необходимым учиться у завоевателя и брать у него все, что может быть полезным для евреев, если они хотят выжить в неизбежно эллинизируемом мире. Тактика «иродиан» состояла в примеривании к себе новой культурной программы и, способствуя телесному выживанию, постепенно растворяла евреев в чужой культуре и обрекала на потерю своей.
Приверженцами противоположной стратегии выступили «зилоты». Осознав, что открытого боя в столкновении с Эллинизмом им не выдержать, они посчитали, что спасти себя и свое будущее может только убежище прошлого, в религиозном Законе. Они направили свои усилия на соблюдение не только духа, но и буквы Закона в традиционном его понимании, не считая возможным отступить от него «ни на йоту», требовали точного соблюдения традиций и сохранения их в неприкосновенности. Их стратегия была архаична, поскольку пыталась заморозить ситуацию и тем самым замедлить развитие неприемлемых событий. Эта стратегия вела к тому, что завоеватель подчинял себе, угнетал и уничтожал коренное население обитателей не духовно, так телесно.
Оба направления предлагали свою стратегию борьбы с врагом их культуры. Но при этом обозначились различные подходы к этой стратегической задаче. Последовательное проведение в жизнь позиции «иродиан», в конце концов, вело к самоотрицанию. Даже те иродианские деятели, которые посвятили себя распространению культуры цивилизации агрессора, дойдя до определенных пределов, убеждались, что дальнейшее продвижение по избранному пути чревато угрозой независимости общества, за которое они в ответе. Тогда они начинали двигаться вспять — стремились сохранить какой-либо элемент своей принадлежности к традиционной культуре: религию или память о былых победах своего народа. Аналогично и «зилоты» вынуждены были делать уступки, чтобы не пасть первыми жертвами своей политики. Однако, и та и другая стратегия, как показывает история, не способна, сама по себе, затормозить победное шествие иной, более мощной культуры. Возможно, это является одной из причин того, что описанные противоположные установки имеют тенденцию в истории чередоваться. Для нас важно, что обе стратегии ведут к росту патриотизма и национализма.
Что роднит и что отличает эти базовые для данной темы понятия? Роднит их то, что и патриотизм, и национализм возрождается и укрепляется при угрозе порабощения, утраты национальной самобытности, появлении необходимости в национальной консолидации. Нарастающее при угнетении чувство тревоги и переживание опасности кристаллизуется в патриотизм и в национализм. При этом главным сплачивающим фактором выступает язык, позволяющий «своим» общаться без языкового барьера. Отличают их лежащие в основе чувства.
Какие чувства лежат в основе патриотизма? В Авесте первая глава ядевдата начинается так: «Сказал Ахура Мазда Спитаме Заратустре: «сделал всякую страну дорогой ее обитателям, хотя бы даже в ней и не было никаких прелестей». Затем разъясняется, что каждый человек воображает, что страна, где он родился и вырос, есть наилучшая и самая прекрасная страна. Таким образом, уже в VI веке до н. э. был понятен естественный корень патриотизма. Патриотизм — это прежде всего любовь к своей земле и своему народу. Он усиливается гордостью за нравственные, культурные или научные достижения и подвиги своего народа. Патриотом движут любовь и интерес к своей собственной нации, которые выливаются в заботу о ее духовном и материальном благополучии. Для него не характерно стремление к господству над другими нациями. Опирающийся на чувство национальной гордости патриотизм не предполагает национальную исключительность. Может иметь место уважение себя в ряду достойных: «Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала свою великую культуру, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу».
Национализм рассматривают иногда как гипертрофированную форму чувства национальной гордости, которая возникает, если любовь к своей нации не соразмеряется, не сочетается с уважением к достоинству другой, если утверждается исключительность своего народа, оправдывается его эгоизм, кичливость. Тогда процветание, мощь и слава своего народа превращаются в критерии добра и зла. Человек начинает поклоняться своему народу и государству как идолу. В случае сдвига процесса к национализму общество поляризуется на своих — «мы» и чужих — «они». Тем самым начинает формироваться образ врага, а к нему и отношение соответствующее — нетерпимость. Существенное влияние на скорость оформления этого образа оказывает уровень угрозы национальной самобытности и независимости. При возникновении реальной угрозы почитаемым ценностям скорость возрастает за счет радикального снижения критериев, при которых узнается образ врага. В этих условиях враг может быть выбран почти произвольно и быть как конкретным, так и абстрактным. «Эти» боши, гунны, эксплуататоры, тираны и т. д. годятся так же, как мировой капитализм, коммунизм, фашизм, империализм или любой другой «изм».
Так и получается, что национализм — это прежде всего ненависть к другому народу, которая поддерживается тем, что на группу, действительно или мнимо ущемляющую «наши» интересы, переносится кристаллизовавшийся образ «врага». В нем акцентируются все отрицательные черты и затушевываются положительные. «Враг» дегуманизируется, т. е. , все связанное с «врагом» упрощается до примитива: «они» — звери, «они» — источник всех бед, «их» надо проучить, убрать, выселить, посадить, убить. Выявлены существенные отличия между спецификой отношений внутри этнической группы и между ними. Отношения внутри характеризует товарищество и солидарность, а межгрупповые — нетерпимость, агрессия и сфабрикованность «образа врага», позволяющая дискриминировать чужих. Что их не утеснять, если им приписываются физическая, психическая, моральная и эстетическая неполноценность. Такие этнические предрассудки выступают как следствие защиты:
«кто не такой, как я, тот «пегий», а, следовательно, либо плох, либо слаб, либо еще что-нибудь у него не так. Имея в основе такое разрушающее чувство, как ненависть, национализм приводит к глубинной деформации личности. Оппоненты «глохнут» и «слепнут» к аргументам друг друга, не допуская и мысли о будущем партнерстве. Установка националиста ставит собственную нацию выше гуманности, выше принципов правды и справедливости. Им движет вовсе не любовь и интерес к своей собственной нации, а стремление к господству над другими нациями. С психологической точки зрения важно, что появление образа врага смягчает состояние внутреннего конфликта, облегчая разрядку подсознательных очагов напряженности ущемленной личности (например по типу проекции).
К последствиям деформации личности под влиянием национализма можно отнести особую неколебимость их позиций и полное отрицание иных подходов. Возникает совершенно особая невосприимчивость к аргументам рассудка и опыта. Она объясняется не силой их убежденности, наоборот, их убежденность сильна потому, что с самого начала они отворачиваются, снижая чувствительность и делая себя невосприимчивыми к определенной информации. (По типу отрицания.) Обращение к механизмам психологической защиты позволяет понять мотивы этого, казалось бы, парадоксального поведения. Так, например, националист способен до стадии навязчивости повторять рассказы о непристойном поведении, о преступных поступках представителя некой нации. Эти повторы устойчивы потому, что они волнуют, удовлетворяя наклонности извращенные и потому вытесненные в подсознание, как желания самому совершить такие поступки. Теперь, относясь к кому-то как к врагу, он может насыщать эти потребности, не компрометируя себя перед своими, поскольку все свои недостатки и недостойные помыслы и поступки приписывает этим «подлым...», на которых и обрушивает свое презрение (по принципам проекции).
Обычно для того, чтобы стать в обществе кем-то значимым, самореализоваться, необходимо трудиться всю жизнь, обладать характером, накапливать знания, совершенствоваться. Но быть исключительно только «сыном своего народа» куда проще. Для этого достаточно с молоком матери усвоить родной язык. Принадлежность к национальной группе позволяет ощутить превосходство над теми, кто не принадлежит к ней. Тем более, что иногда сама возможность дать выход агрессии, направленной против «чужих», способствует врастанию в группу. Поэтому нередко человек, испытывающий определенные ущемления, став националистом, обретает среду обитания. Он связывается с другими, придерживающимися сходных позиций, что и спасает его от самого страшного — изоляции как изгоя.
В новой группе, повинуясь общим целям и авторитарной власти, он избавляется от чувства одиночества и собственной ограниченности. Он утрачивает свою независимость, но обретает чувство безопасности и защищенности благодаря внушающей страх и благоговение силе, частью которой он как бы становится. Образуется стойкая референтная группа, обеспечивающая поддержку, сохранение хорошего социального самочувствия и прямой физической защиты. Она выступает и как зеркало, с помощью которого человек вынуждается непрерывно проверять свое соответствие требованиям окружающих. Под влиянием общения в этой группе повышенная национальная восприимчивость нормализуется. При наличии подобной аварийной группы психическое состояние неполноценности снижается и облегчается социальная фрустрация.
Национализм неразрывно связан с провозглашением в качестве образца, идеала лидера — авторитарной личности. Изменение критериев оценок «своих» и «чужих» извращает у националиста нормальные формы общения, порождая специфическую «ритуальную» коммуникацию. В этих ситуациях участники особым образом подчеркивают свою связь с данной группой. Например, важнее может быть сам факт выступления на данном мероприятии, митинге, а не его содержание. Тогда участие в «действии», выступлении может выполнять роль подтверждения своей принадлежности к группе, клятвы «на верность». Здесь один из источников преследования отступников — он опирается на стремление непрерывно демонстрировать единство своей группы. Ненависть к ним, моральное их осуждение, чаще всего связано не с различиями понимания некой платформы или содержания какого-то учения, но с самим фактом чьего-то сопротивления, оппозиции группе. Влияние авторитарной личности объясняется тем твердо установленным фактом, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе негативной программы — будь то ненависть к врагу или зависть к преуспевающему соседу, чем на основе программы, утверждающей позитивные ценности. Поэтому не удивляет, когда образ врага — внутреннего: спекулянты, инородцы; или внешнего: соседи, приверженцы иной веры, — непременное средство в арсенале любого диктатора. Здесь эксплуатируются глубинные психические механизмы, допускающие сублимацию, т. е. перевод негативного чувства личной неполноценности в положительное чувство национальной гордости. В этом способе снятия внутренней напряженности лежат истоки индивидуальных побуждений к националистическому образу мыслей, но есть и внешние — поддерживаемые и подкрепляемые специальными политическими мероприятиями.
В этом случае национализм подстегивается осознанно. Не располагая средствами обеспечения населения экономическими и правовыми возможностями и желая сдержать его недовольство, политическая элита общества может содействовать достижению у людей удовлетворения своим положением за счет культивирования у них патологической гордости в принадлежности к данной этнической группе. «Даже если ты беден, все же ты представляешь собой нечто важное, поскольку принадлежишь к самому замечательному народу в мире!» В таких обстоятельствах национальные чувства начинают играть компенсаторную роль, т. к. теперь именно в них человек ищет источник самоуважения. Это особенно вероятно для лиц, потерпевших неудачу в карьере, неудовлетворенных личной жизнью или испытывающих трудности идентификации с какой-либо уважаемой группой. Исчерпав другие способы самоутверждения, человек может возгордиться тем, что он такой-то национальности. Чем больше эти чувства приобретают защитный характер, т. е. чем в большей мере они способствуют разрядке внутренних очагов напряжения, тем вероятнее, что разумные размеры национального достоинства перерастут в национализм.
Не только внутренние проблемы и внешние подстрекательства поддерживают национализм, но еще и страх оказаться в социальной изоляции. При этом педалируется зависимость, обусловленная родственными связями, которые держат человека в моральной зависимости от группы. В этом случае национализм эксплуатирует нравственные чувства, чтобы настроить человека против чужаков, с которыми группа находится в конфликте. Продолжительность и глубина подобной зависимости ведет к притуплению нравственного чувства настолько, что человек перестает замечать (и, соответственно, критиковать) нарушения морали внутри группы. Если бы подобные поступки допустили «чужие», он непременно бы их заметил и яростно протестовал.
Теперь становится понятным, что произойдет, если человек, находящийся в чужой этнической среде, мерит других на свой аршин, т. е. не учитывает сложившиеся в ней этнические установки и стереотипы. Тогда его поведение недостаточно адаптивно, поскольку жестко фиксировано установками и стереотипами его собственного этноса. Совершенно очевидно, что в этом случае можно прогнозировать межличностный конфликт на национальной почве. Для того чтобы конфликт не разви-вался, необходимо научить каждого проявлять искренний интерес к представителям другого народа, их культуре, ценностям, традициям и стереотипам поведения. Общение может быть построено по следующей схеме: в данной ситуации у нас принято поступать так, а как принято у вас? Тем самым предполагается, что полезно не только ориентировать партнера в обычных формах поведения, принятых у вашего народа, но и интересоваться правилами поведения у его народа, выражая при этом к нему свое положительное эмоциональное отношение и сопереживание.
В условиях межкультурного взаимодействия и общения лучше всего руководствоваться правилом: «Делай так, как делают другие. Делай так, как они любят, как им нравится». Это правило означает, что, попадая в чужую культуру, целесообразно поступать в соответствии с нормами, обычаями и традициями этой культуры, не навязывая своей религии, ценностей и образа жизни. Такая стратегия опирается на идею, которая провозглашает не просто равенство разных" культур, а особую ценность, значимость каждой культуры для всего человечества. Она показывает, что о культурах нельзя судить, опираясь на собственные представления, стереотипы, ценности, и нельзя ранжировать народы по степени их примитивности или избранности. Народы просто отличаются друг от друга. Каждый создает свою уникальную культуру, которая позволяет ему существовать в этом сложном мире.