Будущий историк психологии советского периода, обращаясь к 70—80-м гг. XX века, вероятно, с должной беспристрастностью аналитика отметит признаки особой приверженности исследователей к проблеме личности человека. Подметит при этом не столько возрастающий интерес к чертам, особенностям, проявлениям, качествам и свойствам личности, которые питали многочисленные эмпирические исследования в предшествующие годы, сколько стремление охватить и осмыслить в собственно психологических понятиях саму личность как особый социальный феномен. Историк сумеет сопоставить волну интереса к личности в 70-е и 80-е гг. (Б. Г. Ананьев, В. М. Мясищев, Л. И. Божович, В. С. Мерлин, К. А. Абульханова-Славская, И. С. Кон и др.) с периодом 30—40-х гг., когда в центре внимания советской психологии оказалось сознание (Л. С. Выготский, Д. Н. Узнадзе, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, С. Р. Рубинштейн), и периодом 60—70-х гг. с его пристрастностью к изучению деятельности (А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, П. Я. Гальперин, Д. Б. Эльконин, В. В. Давыдов, Д. И. Фельдштейн и др.). Возможно, будет показан не только теоретический, но и историко-психологический смысл названия рубежной для психологии книги А. Н. Леонтьева “Деятельность. Сознание. Личность“.
Современный психолог вправе почувствовать себя очевидцем и участником исключительно важного процесса — интеграции двух генеральных направлений в разработке проблем психологической науки: общей психологии с её вниманием к порождению, строению и функционированию индивидуального сознания в связи с исследованием предметной деятельности и социальной психологии, раскрывающей деятельностно опосредствованные связи между людьми, в которых они проявляют себя как личности. Взаимное сближение, тяготение друг к другу общепсихологической и социально-психологической мысли есть логически и исторически необходимый процесс в развитии психологии как науки о человеке, сущность которого “не есть абстракт, присущий отдельному индивиду“, а есть в своей действительности “ансамбль всех общественных отношений“. В истории советской психологии — это движение от теории социогенеза теории деятельности А. Н. Леонтьева к построению теории деятельностного опосредствования межличностных отношений.
Это необходимое движение теоретической мысли знаменуется постановкой проблемы логического, онтологического и методологического соотнесения понятий “индивид“ и “личность“, обсуждение которой образует лейтмотив последних по времени публикаций по проблеме личности.
Поддерживая эту традицию, мы также считаем целесообразным рассмотреть принципиально возможные способы решения вышеназванной проблемы и в этой связи определить подходы к выделению собственного предмета психологии личности, который бы не совпадал с традиционным предметом общепсихологической или, говоря точнее, дифференциально-психологической ориентации в психологии — индивидуальными особенностями людей и не растворялся бы в межиндивидных связях как предмете социально-психологических исследований.
Понятие “индивид“ является логически исходным для всего дальнейшего обсуждения проблемы. Вслед за большинством авторов мы понимаем под индивидом отдельного представителя человеческой общности. Личность характеризует индивида в аспекте его включенности в социальное целое, в систему связей с другими индивидами. Термином “индивидуальный субъект“ (“субъект“) мы описываем индивида в аспекте его единичности, т. е. в качестве “элемента“ социальной системы. Наконец, мы говорим о личности индивида (“личностном“) как о специфическом качестве, которое характеризует индивида именно как личность: со стороны его связей с другими индивидами, общностью, к которой он принадлежит, т. е. как о его “системном качестве“.
Выделив и различив понятия “личность индивида“ и “индивидуальный субъект“, мы оказываемся перед проблемой описания и соотнесения реальных предметов, соответствующих этим понятиям, и главное, — перед вопросом о том, как личностно вписывается в сферу бытия индивида. Иногда этот вопрос формулируется и так: “Где (в каком пространстве) существует личность?“ (Э. В. Ильенков).
Так как личность индивида есть системное его качество, то открывается возможность неоднозначного решения вопроса о том, каким образом оно соотносится с социальной системной как целым. Нами первоначально выделяются три типа атрибуции (приписывания) собственно личностного аспекта бытия индивида элементам социальной общности — самим индивидам и предметно-определенным связям между ними.
Интраиндивидуальный аспект существования личности (первая ипостась). Личность индивида при данном способе интерпретации рассматривается как качество, присущее самомуиндивидуальному субъекту как его собственное свойство. Личностное оказывается погруженным непосредственно в пространство бытия индивида, и он сам выступает перед нами как полноправный представитель и носитель своей личности. Если мы хотим остенсивно, т. е. прямой демонстрацией интересующего нас объекта, определить черты индивида как личности, то при данном способе понимания мы должны непосредственно указать на индивида, сказав: “Вот перед нами — личность“. Но такой способ определения не раскроет, конечно, как именно мыслить личность и какова форма её представленности во внутреннем плане бытия индивида. Здесь перед нами открывается широкое поле многообразных психологических интерпретаций. Это — представление о личности в аспекте её индивидуальности, индивидуальных различий; социально-культурные варианты изображения личности, в которых культурное начало рассматривается как социально предпосланное, заданное индивиду и, подобно декалькомани (переводной картинке), проступающее в его поведении и сознании; понимать личность как субъект активности.
В каждой такой интерпретации перед нами своеобразное решение проблемы связи единичного и всеобщего в индивиде. В идее индивидуальных различий (речь идет об индивидуальных различиях, понятых в качестве существенного определения субъекта, согласно С. Л. Рубинштейну) индивид выступает в своей нетождественности всеобщему, через свое неслияние с ним, и в этом смысле как личность. Напротив, в идее присвоения индивидом, трансформации и трансляции им элементов материальной или духовной культуры (предметного бытия общественного целого), личность как системное качество индивида выступает позитивно: через утверждение индивидом своей общности с социальным целым. Наконец, личность как субъект активности оказывается как бы поверх барьеров своей природной или социально-нормативной ограниченности, выступает как свободное существо.
Но здесь связь единичного и всеобщего продолжает еще рассматриваться как погруженная во внутреннее пространство бытия индивида — как свойство самого индивидуального субъекта. Однако, как это очевидно, нельзя в достаточной мере полно охарактеризовать личность исключительно в пределах интраиндивидной личностной атрибуции. Требуется перейти к анализу актуально реализуемых, предметно развернутых связей между людьми в общении и деятельности.
Интериндивидный аспект существования личности (вторая ипостась). Перед нами такой способ понимания личности, когда областью её определения и существования считается пространство межиндивидных связей. Не сам по себе индивид, лишь способный к общению и деятельности, а непосредственно сами эти процессы, в которые включены по меньшей мере два индивида, рассматриваются в качестве носителей личности каждого из них.
Из этого принципа понимания личности вытекает, что личность как бы приобретает свое особое “телесное“ бытие, отличающееся от “телесного“ бытия индивида. “Философ-материалист, понимающий “телесность“ личности не столь узко, видящий её прежде всего в совокупности (в “ансамбле“) предметных, вещественно-осязаемых отношений данного индивида к другому индивиду (к другим индивидам), опосредствованных через созданные их трудом вещи, точнее, через действия с этими вещами (к числу которых относятся и слова естественного языка), будет искать разгадку “структуры личности“ в пространстве вне органического тела индивида и именно поэтому, как ни парадоксально, — во внутреннем пространстве личности“.
В социально-психологическом аспекте рассмотрения интериндивидуальный подход к личности представлен теорией деятельностного опосредствования межличностных отношений. Уже в постановке вопроса о соотношении индивидуально-психологического и социально-типического в личности со всей отчетливостью выступила проблема несводимости личностного к интраиндивидному. Является ли “коллективистическое самоопределение“ качеством личности или групповым феноменом? Подобно явлениям, возникающим при восприятии двойственных изображений (“фигура и фон“ и т. п.), изучаемый феномен появляется перед исследователем то как часть контекста групповых процессов, то как качество личности. Аналогичная ситуация возникала в связи с другими феноменами.
В напряжённой дихотомии “либо личность, либо группа“, как теперь можно заметить, открывалась перспектива решения этой проблемы, но лишь при условии перевода понятия “личность“ в плоскость интериндивидного понимания. То были феномены собственно личности, однако не укладывающиеся в прокрустово ложе традиционного понимания. “С точки зрения стратометрической концепции личность может быть понята только в системе устойчивых межличностных связей, которые опосредствуются содержанием, ценностями, смыслом совместной деятельности для каждого из её участников. Эти межличностные связи и их носитель — конкретный индивид — практически нерасторжимы, они вполне реальны, но по природе своей сверхчувственны. Они заключены в конкретных индивидных свойствах, но к ним несводимы, они даны исследователю в проявлениях личности каждого из членов группы, но они вместе с тем образуют особое качество самой групповой деятельности, которое опосредствует эти личностные проявления ...“.
Но уже в рамках рассматриваемого продуктивного принципа намечается необходимость иного подхода, как бы замыкающего ряд анализируемых способов понимания личности. При всем богатстве путей психологического анализа соответствующего круга явлений интериндивидная ориентация характеризуется определенными ограничениями и побуждает к постановке новых вопросов, значимых для продвижения всей проблематики в целом.
Первое ограничение. Индивиды, о личности которых заключает исследователь, рассматриваются как включенные в психологически единую ситуацию — совместной деятельности и общения (психолог левиновской школы сказал бы о существовании общего “поля“ для индивидов). Продолжает ли, однако, личность как системное качество индивидов, пребывавших в ситуации взаимодействия, “существовать“ и за пределами общей для них ситуации? “Живет“ ли она и “по ту сторону“ актуального взаимодействия?
Второе ограничение. В рамках интериндивидной атрибуции бытие личности рассматривается как развертывающееся и фиксирующееся прежде всего в объектной (предметно-вещной или функционально-позиционной) стороне связей между индивидами. Существуют ли и в каких гипотетических формах выступают собственно-субъектные фиксации бытия данного индивида в других людях?
Третье ограничение. Интериндивидные представления о личности исходят из неявного допущения тождества социальной активности и эффектов воздействия одного человека на другого. Но это не всегда справедливо. Так, например, факты содействия индивида другим людям, их индивидуальному развитию, относясь к существенно важным обнаружениям личности данного индивида (И. М. Палей), могут быть психологически осмыслены весьма по-разному. В одном случае может идти речь о “содействии“ как о проявлениях активности, отвечающей исходному намерению индивида оказать помощь людям. В другом случае могут иметься в виду значимые, скажем, для второго лица изменения, вызванные в нем первым, однако от собственных побуждений первого лица прямо не зависящие, возникающие как бы помимо и даже вопреки его воле и желанию. В “Фаусте“ Гёте читаем: “...Так кто ж ты наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо“. Возможно и противоположное: активность, направленная на других, напоминает порой “семена, брошенные на асфальт“ (Б. Сарнов). Не следует ли эффекты воздействия (как позитивные, так и негативные) выделить в особую категорию психологических явлений, хотя и связанных, но не отождествимых с проявлениями социальной активности воздействующих лиц?
Ответ на три поставленных вопроса автор усматривает в существовании еще одного способа понимания личности как системного качества индивида.
Метаиндивидный аспект существования личности (третья ипостась). Личность индивида на этот раз выносится не только за рамки самого индивидуального субъекта, но и перемещается за пределы его актуальных связей с другими индивидами, за пределы его совместной деятельности с ними. Здесь как бы вновь происходит погружение личностного в пространство бытия индивида, но на этот раз — в “другого“ (“других“). Речь идет о преломленности моих воздействий именно в другом индивиде, выступающем в своих отличиях от меня самого. Вместе с тем это и вклады субъекта в себя как в известном смысле “другого“ (сравни — Э. В. Ильенков: “Личность и есть совокупность отношений человека к самому себе как к некоему “другому“ — отношения “Я“ к самому себе как к некоторому “Не Я“).
Следовательно, конкретно охарактеризовать личность, исходя из принципа метаиндивидной атрибуции, — это значит ответить не только на вопрос о том, кто из других людей и каким образом представлен (интериоризирован) во мне как личности, но и как я сам и в ком именно состою в качестве значимого “другого“, вначале извне, а далее как бы изнутри, определяя чье-либо сознание и поведение.
По существу перед нами новая проблема — каким образом индивид обусловливает свое “присутствие“ в других индивидах. Рассматривая вопрос о том, что представляет собой данный индивид для других и в других индивидах, как и вопрос, что они представляют для него и в нем, мы в первую очередь сталкиваемся с эффектами “зеркала“, когда некто как бы отражается в восприятии, суждении и оценках окружающих его индивидов. Данная линия исследований превосходно представлена во множестве исследований по социальной перцепции (Г. М. Андреева, А. А. Бодалев и др.). Значительный интерес представляет анализ феноменов “субъектного“ и “объектного“ восприятия других людей (А. У. Хараш).
Особый путь, практически не проложенный, ориентирует на анализ феноменов и механизмов реальной представленности данной личности как субъекта активности в жизнедеятельности других индивидов. На этом пути исследования “для других-бытие“ индивида выступает как относительно автономное (“отщепленное“, “независимое“) от него самого. По существу перед нами проблема инобытия индивида, или иначе — его идеального бытия (“отраженной субъектности“). И речь тут, понятно, идет не столько об образе кого-либо в сознании других людей: образ людей выступает лишь частным возможным фрагментом “представленности“, скорее — об изменении “смысловых образований“ другого индивида; в них как бы записаны эффекты воздействия первого (условно обозначим их термином “вклад“). Необходимо особо подчеркнуть, что вклады не сводятся к любым, пусть даже существенным с точки зрения первого индивида изменениям поведения и сознания второго. Это только те изменения, которые существенны для второго, выявляют свою значимость для его самоопределения, для постановки и решения его собственных проблем и задач. При такой постановке вопроса в качестве специального предмета анализа выступает не “зеркальный эффект“, а эффект присутствия индивида в “зазеркалье“ общения с другим индивидом.
Но тогда вырисовывается и проблема “возврата“ индивиду его инобытия в других индивидах. Эта проблема может формулироваться так же двояким образом. В первом случае речь может идти о самосознании, т. е. о раскрытии того, каким он представляется другим в зеркале их сознания и поведения (проблема соотношения реальной и ожидаемой оценки, самооценки и т. д.). Очевиден, кстати, драматизм возможного несоответствия его “для-себя-бытия“ и “бытия-для другого“. Второй случай — прослеживание того, как происходит экстериоризация идеального бытия индивида, “присутствующего“ в других индивидах. “Возвращенное“ субъекту бытие может быть как адекватно, так и неадекватно его действительным вкладам в окружающих; возможен даже факт возвращения вкладов совсем не тому индивиду (в гротескной форме это описано в новелле Т. Гофмана “Крошка Цахес“). И, наконец, наиболее интересный и сложный вопрос — о самой форме и механизме идеального присутствия индивида в другом индивиде. Мыслить ли его идеальное присутствие как что-то статическое или также, быть может, как находящееся в динамике (подобно известному в психологии делению на “статическое“ и “динамическое“ бессознательное)? Статическая идеальная представленность означала бы относительно неизменные, не развивающиеся во времени отпечатки, оставленные субъектом в жизнедеятельности другого. Простая аналогия: мы многократно прибегаем к одному и тому же тексту, который предписывает нам определенную направленность и содержание активности. В таком случае идеально присутствующий в ком-либо индивид выступает, например, в качестве советника, референта и т. п. Динамическое идеальное присутствие — это как бы вторая жизнь субъекта в другом человеке. Инобытие рассматривается как обладающая собственным движением идеальная модель. Иначе говоря, субъект “продолжает жить“ в другом индивиде, образуя в нем инстанцию идеально совершаемого движения (изменения), в котором настоящее его инобытие перетекает в будущее. Не в том ли состоит подлинная внутренняя цель общения человека с окружающими его людьми, что он стремится приобрести свое инобытие в других людях: свою запечатленность и “вторую жизнь“ в них?
Человек, если иметь в виду даже самые ранние ступени его исторического развития, есть, как известно, существо социальное. Социальность, будучи родовым признаком человека, трактуется обычно как зависимость человека от общества, как производность индивидуального бытия человека от бытия других людей. Но это, конечно, составляет лишь одну из характеристик человека как существа общественного. Действительной конституирующей чертой человеческого сообщества является полная и всестороняя взаимозависимость между образующими её индивидами, такого рода связь между ними, когда каждый одновременно и обусловлен в своем существовании и развитии сообществом окружающих его индивидов и вместе с тем сам обусловливает своими действиями существование и развитие других людей. Таким образом, общество в первом своем определении может и должно быть понято только как совокупность таких индивидов, существование которых неотделимо от их взаимного “для — других — бытия“, от актов “производства человека человеком“. И тогда наряду с образом человека как субъекта присвоения опыта других людей вырисовывается и другой возможный образ человека, выявляющий его подлинное своеобразие и глубокое отличие от всех других живущих на Земле существ. Оно заключается в существовании процессов обучения, внутри которых по преимуществу и функционируют процессы взаимного научения индивидов. Человек при таком взгляде выступает не только как перенимающий опыт других людей и, в частности, опыт предшествующих поколений, не только как научающийся. Научение, сколь бы сложно оно ни было, не составляет отличительного признака человеческого индивида. Иное дело — способность обучать, то есть направленно транслировать тот или иной опыт другим индивидам. Но трансляция родового опыта от поколения к отличие от всех других живущих на Земле существ. Оно заключается в существовании процессов обучения, внутри которых, по преимуществу и функционируют процессы взаимного научения индивидов. Человек при таком взгляде выступает не только как перенимающий опыт других людей и, в частности, опыт предшествующих поколений, не только как научающийся. Научение, сколь бы сложно оно ни было, не составляет отличительного признака человеческого индивида. Иное дело — способность обучать, то есть направленно транслировать тот или иной опыт другим индивидам. Но трансляция родового опыта от поколения к поколению не составляет еще прерогативы человеческого сообщества. Так, если иметь в виду не столько путь биологического наследования (врожденные безусловно-рефлекторные реакции, программы инстиктивного поведения), сколько процессы передачи родового опыта в непосредственном взаимодействии между особями, то можно найти соответствующие примеры “обучения“ у многих представителей животного мира. Яркое подтверждение тому — “игры животных“. Нет необходимости специально подчеркивать тот факт, что в этих “играх“ предметом трансляции ни в коей мере не является индивидуально-уникальный опыт особи, осуществляющей “обучение“. Как будто бы исключение из этого правила наблюдается у антропоидов. Достаточно кому-то в стаде найти правильное решение какой-либо хитроумной проблемы, поставленной экспериментатором, как очень скоро то же решение дают и другие особи. Но здесь, конечно, никакого обучения нет. Налицо лишь факт подражания, которое в данном случае является научением без обучения. Человек, и только человек, передачу благоприобретений собственного опыта превращает в акт действительного обучения. Человеческое общество определяется прежде всего тем, что составляющие его индивиды обучают, и лишь при учете этого обстоятельства человеческое общество должно быть понято как объединение индивидов, присваивающих опыт друг друга (то есть научающихся). Таким образом, сложившаяся практика: раскрывать “социальность“ лишь в аспекте присвоения — должна быть переосмыслена. Социальность как специфически человеческое начало в человеке определяется не столько его способностью к научению (накапливанию человеческого опыта, который как бы оказывается потом у человека в рюкзаке за спиной), сколько его способностью творить и направленно транслировать инновации собственного опыта другим индивидам. Социальность субъекта, таким образом, выносится вперед, оказывается на острие активного участия человека в жизни других людей. Ту же мысль можно выразить и иначе, согласно расхожей формуле: “Человек есть дитя прогресса“, но рано или поздно “дитя“ вырастает, и плохо, если ему суждено остаться “вечным студентом“. Сущность индивида как личности в том, чтобы производить новое и, творя, передавать созданное другим людям. Исторически сложилось так, что творчество и “учительство“, первоначально слитые, лишились этой непосредственной связи друг с другом. Но в личности порождение нового неотделимо от общения как условия передачи другому этого нового. Личность — это человек-творец и вместе с тем человек-учитель. Личностное, то есть “человеческое в человеке“, определяется его способностью быть значимым другим для значимых других. Но это в свою очередь означает: передавать другим людям то, что ценно для них и к чему сам индивид причастен именно как субъект. Творчество (в широком смысле) выступает здесь как условие становления индивида личностью, полагания и идеального продолжения себя и других.
Но этим определяется и особая потребность человека: потребность быть личностью — потребность персонализации. Эта потребность может рассматриваться как базисная потребность человека, лежащая в основе таких явлений, как мотивация достижения, аффилиация, альтруизм, эмпатия и т. п. “Мы осознаем всю ответственность предлагаемой постановки потребности индивида “быть личностью“ рядом с узкоиндивидуальными (витальными) потребностями в качестве базальной (хотя и не единственной) мотивации человеческого поведения“3. Однако — “... нет оснований упрекать нас в том, что многообразие мотивов выводится из одной потребности. Не следует забывать, что отношение между потребностью и мотивами не может быть понято как отношение между членами одного ряда. Это отношение между сущностью и явлением. ... Поэтому открывающаяся в поведении личности многоликая система мотивов богаче признаками, эластичнее, подвижнее, чем потребность в персонализации, составляющая её сущность“.
Механизм формирования потребности персонализации в онтогенезе пока неизвестен. Может быть предложена лишь следующая гипотетическая схема объяснения генезиса этой потребности транслировать другому инновации собственного опыта. К числу сложных врожденных реакций человека относится подражание — непроизвольная имитация действий другого индивидуума. Закрепление в человеческом сообществе реакции имитации может быть связано с необходимостью осуществлять ориентировку в поведении друг друга, выполнять то, что ныне называется актами “социальной перцепции“. Известно, что перцептивные акты строятся на основе уподобительной активности; есть факты, подтверждающие гипотезу, выдвинутую нами совместно с М. В. Бороденко, что положение об уподобительности правомерно и по отношению к процессам межиндивидуального восприятия. Естественно предположить, что построение образа значимого другого человека выступает в качестве самоценной активности индивида, и, следовательно, что сама по себе адекватная подражательная реакция может осуществляться “бескорыстно“, то есть не требовать для себя какого-либо дополнительного “подкрепления“. Данное предположение, как нам представляется, согласуется с воззрениями Б. Ф. Поршнева, который считал подражательную реакцию врожденной (не поясняя, впрочем, необходимость её порождения в филогенезе). Далее, можно утверждать, что если первые проявления неординарного (то есть заключающего в себе те или иные новые в глазах окружающих людей моменты) поведения могут производиться вне всякой связи с другим индивидом, безотносительно к другому, то на основе подражательных реакций этого другого индивида они превращаются в предмет направленной трансляции. Действительно, проследим, что происходит после того, как другой индивид повторил действия первого. Если такой акт воспроизводства осуществляется в условиях контакта с первым (а подражание предполагает ситуацию контакта), то первый индивид, в силу действия того же механизма подражания, повторяет действия второго индивида, а значит, выполняет свои же собственные действия, только “отраженные“ в поведении другого. Человек парадоксальным образом превращается в имитатора самого себя. Он подражает своим подражателям, реализуя то, что может быть названо “кольцом самоподражания“ (самоимитации). В силу самоценности реакции самоподражания замыкается особый инструментальный рефлекс, превращающий конструирование и трансляцию нового из непроизвольных и случайных моментов жизнедеятельности индивида в предмет направленного действования. Творчество и общение выступает теперь в качестве взаимообусловленных ориентаций субъекта, приобретающих силу стремления.
Проследим, что происходит во взаимодействии ребенка и взрослого на ранних стадиях онтогенеза. Речь должна идти именно о взаимодействии, а не только об ответных действиях ребенка. Пользуясь преимуществами взрослого попробуем заметить, как мы сами реагируем на первую детскую улыбку, первые “жесты“, первые слова ребенка. В недавних исследованиях было показано, что ребенок, улыбаясь, как бы “рассчитывает“ на ответную улыбку, а если этого не происходит переживает фрустрацию. Как поступает взрослый, видя, как ему улыбается ребенок? Попробуем представить, что же здесь происходит. Может ли взрослый “устоять“ и не ответить улыбкой? Видя улыбку взрослого в ответ, ребенок улыбается вновь и т. д. Кольцо самоподражания замыкается. Улыбка ребенка, таким образом, “социальна“ не только в том отношении, что она представляет собой непроизвольное подражательное действие, но и в том, что ребенок направленно использует её в качестве способа получения ответной улыбки (повторяемой в новой улыбке). Она имеет для него инструментальный характер побуждения взрослых к общению. Ребенок теперь улыбается непосредственно данному взрослому, его улыбка приобретает адрес.
Нам представляется важным отметить, что вообще многие, первоначально импульсивные акты ребенка пролонгируются взрослыми. Еще одним примером может служить хватательное движение руки ребенка, не достигающее цели. Рука взрослого преодолевает необходимую дистанцию до предмета (фрагмент продолженности) и сжимает предмет (фрагмент воспроизводства) и только после этого желанная вещь оказывается в руке у ребенка. Ход освоения предметного действия ребенка разделяется, таким образом, на ряд этапов: собственное движение (выступающее как инициативное, “подхватываемое“ затем взрослыми), продолжение и частичное воспроизведение его взрослыми, подражание взрослому, оказывающееся по существу опосредствованным “самоподражанием“. Та же закономернорсть проявляется в области становления развернутых речевых высказываний: ребенок произносит слово, взрослый повторяет его и достраивает до фразы, на основе чего у ребенка постепенно складывается в ответ на вновь произнесенное им “пусковое“ слово — необходимость продуцировать тот или иной ситуативно адекватный вариант предложения. Подобная разделенность активности между ребенком и взрослым в ходе обучения отмечалась еще Л. Н. Толстым. В психологии идея разделения функции между ребенком и взрослым и постепенного “вращивания“ первоначально разделенной функции в психику ребенка впервые была четко сформулирована Л. С. Выготским. Современную реализацию этой идеи мы встречаем в целом ряде глубоких и оригинальных исследований (В. В. Давыдов, И. А. Зимняя, В. В. Рубцов, В. П. Панюшкин и др.). Подчеркнем, что если речь идет именно о начальных стихийных формах научения ребенка, а не о его целенаправленном обучении, то начало этого пути интериоризации составляет активность самого ребенка, которая частично продолжается, частично воспроизводится взрослым, и только затем целостная взаимная активность выступает как функция одного индивида — ребенка.
Такова гипотетическая модель становления тенденции персонализации на ранних этапах онтогенеза. Но особенности онтогенетического развития правомерно рассматривать как своего рода аналог закономерностей филогенетического развития человека. Среди предпосылок становления человека в филогенезе могут быть выделены следующие: чрезвычайная вариативность поведения особей (“незаданность“, “размытость“ видоспецифических программ и высокая имитативность, подражательность поведения, стимулом к которой является отклонение поведения особи от сложившихся групповых стандартов). Эти предпосылки могут быть названы, соответственно, факторами вариативности и группового запечатления. Если индивидуальная вариативность поведения составляет потенциал развития сообщества, то групповое запечатление есть путь фиксации наиболее значимых для развития форм. Групповое запечатление должно быть понято не как социальный отбор в духе неоламаркизма, а как воспроизведение вариаций в поведении какого-либо одного члена сообщества актами подражания со стороны других членов сообщества. Если первые проявления индивидуально своеобразного поведения на виду у других не заключают в себе момента направленной трансляции, то на основе подражательных реакций других особей они теперь “транслируются“. Здесь — то же кольцо самоподражания (через другого). Таков “старт“, таково возможное филогенетическое начало возникновения самого общества.
На ранних стадиях общественного развития существование людей в той мере обеспечивалось сообществом, в какой они сами обеспечивали существование сообщества; то новое, что составляло акт их индивижуального достижения, формируясь в условиях непосредственного взаимодействия индивидов, естественным и необходимым образом превращалось в достижение всего сообщества, так что о каком-либо “отчуждении“ результатов индивидуальной деятельности от производителя здесь не может быть и речи. Инновации, разумеется, складывались благодаря индивидуальным проявлениям активности отдельных индивидов, но уже в момент своего возникновения благоприобретения индивидуальной деятельности выступали для их носителей как “части“ общего блага.
Исходный вопрос, таким образом, не в том, почему эта необходимая и естественная связь человека с человеком теряет силу закона вместе с развитием человеческого сообщества. Ответ на этот вопрос нужно искать в процессах общественного развития, в исторически складывающихся и преходящих антагонизмах, в характеристиках того общественного строя, который порождает и культивирует конкуренцию и сопутствующие обособление и противопоставление людей друг другу. Только в условиях свободной кооперации людей становится не только возможным, но и внутренне необходимым для всех членов сообщества такой способ существования, когда новоприобретения индивидуальной деятельности свободно оцениваются индивидом с точки зрения их возможной общественной значимости и свободно предоставляются в распоряжение окружающих. Иначе говоря, только в отдельных социальных общностях, в подлинных коллективах, которые отличаются как от несложившихся, “диффузных“ групп, так и от сложившихся, так называемых “корпоративных“ групп, — только в группах этого высшего уровня развития мы должны сталкиваться с феноменами естественной и необходимой трансляции собственных достижений индивида другим членам группы, т. е. с условиями внутренне обязательной (т. е. — свободной) персонализации.
Феномен персонализации открывает возможность пояснить всегда волновавшую человечество проблему личного бессмертия. Если личность человека не сводится к представленности её в телесном субъекте, а продолжается в других людях, то со смертью индивида личность “полностью“ не умирает. Вспомним слова А. С. Пушкина: “Нет, весь я не умру...“, “доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит“. Индивид как носитель личности уходит из жизни, но, персонализированный в других людях, он продолжается. В словах “он живет в нас и после смерти“ нет ни мистики, ни чистой метафоричности.
Разумеется, личность как субъект активности может быть охарактеризована только в единстве всех трех предложенных аспектов рассмотрения: как обнаруживающаяся и опосредуемая социальной деятельностью идеальная представленность индивида в других людях, в его связях с ними, наконец, в нем самом как представителе социального целого. Определяющей характеристикой личности является её активность, которая в интраиндивидном плане выступает в явлениях выхода за рамки ситуативных требований и ролевых предписаний, то есть в феноменах “надситуативной“, “сверхнормативной“, “надролевой“ активности; в интериндивидном плане — в поступках, социальных актах; в метаиндивидном плане — в деяниях. Понятие “деяние“ используется здесь в смысле, близком к его гегелевской трактовке: “Деяние — это, собственно говоря, произведенное изменение и произведенное определение наличного бытия. К поступку же относится только то, что из деяния входит в намерение, иначе говоря, было в сознании, то, следовательно, что воля признает своим“.
Следуя логике данного подхода, можно предположить, что если бы сумели зафиксировать существенные изменения, которые данный индивид произвел своей реальной предметной деятельностью и общением в других индивидах и, в частности, в самом себе как “другом“, что формирует в других идеальную его представленность — его “личность“, то мы получили бы наиболее полную его характеристику именно как личности. В этой связи можно отметить развиваемый А. Г. Асмоловым системно-деятельностный подход, позволивший автору предложить плодотворную концепцию социогенеза личности. В рамках этой концепции личность трактуется в аспекте преодоления субъектом отживающих свой век норм и традиций, шаблонов и ролей, предписанных ему обществом. Здесь нам открывается богатая феноменология в собственном смысле индивидуальности как особой формы и ступени развития личности (“Индивидом рождаются, личностью становятся, индивидуальность отстаивают“). В данном случае характеристика субъекта как носителя социально-неадаптивных тенденций сочетается с идеей продуктивной включенности его в развитие человеческого общества. Ценой собственного благополучия, как показывает автор концепции, личность обусловливает движение социального целого.
Продолжая наш анализ, отметим, что если подлинную личность метафорически можно трактовать как источник некой мощной радиации, преобразующей связанных с нею в условиях деятельностного опосредствования людей (радиация может быть полезной и вредоносной, может лечить и калечить, ускорять и замедлять развитие, становиться причиной различных мутаций и т. д.), то, индивида, обделенного личностными характеристиками, можно уподобить нейтрино, элементарной частице, которая, пронизывая любую, сколь угодно плотную среду, не производит в ней никаких — ни полезных, ни вредных — изменений. Безличность — это характеристика индивида, безразличного для других людей; человека, от которого “не жарко и не холодно“, чье присутствие или отсутствие ничего не меняет в их жизни, не преобразует их поведение и тем самым лишает его самого личности. Напомним также, что, изменяя других, личность тем самым изменяет себя и что её вклады в других есть изменение и преобразование её собственных личностных характеристик — “через других мы становимся самими собой“, как об этом писал еще Л. С. Выготский.
В единстве с потребностью персонализации, являющейся источником активности субъекта, в качестве её предпосылки и результат выступает социально генерированная, собственно человеческая способность, “быть личностью“.
Как всякая способность, она прежде всего дана субъекту в своей исключительности как индивидуальное своеобразие, выделяющее его среди окружающих и, в известном смысле противопоставляющее его другим людям как возможность передать, адресовать им свою неповторимость, особенность, непохожесть. Очевиден драматизм судьбы человека, который в силу внешних условий и обстоятельств лишен возможности реализовать свою потребность в персонализации. Но бывает и так, что у человека вообще атрофирована или сведена к минимуму способность быть личностью, либо она приобретает откровенно уродливые формы. Человек, который чисто формально выполняет свои обязанности, который устраняется от общественно полезной деятельности, который проявляет равнодушие к судьбам людей, в большей или меньшей степени утрачивает способность быть идеально представленным в делах и мыслях, в жизни других людей. Последовательно придерживаясь принципа: “Я сам по себе — я вас не трогаю, и вы меня не трогайте, я яркая индивидуальность, и меня с собой не равняйте“, такой человек, в конечном счете, деперсонализируется, перестает быть личностью. Парадокс: человек подчеркивает свою “самость“, он индивидуалистичен, что называется, “до мозга костей“, и он же тем самым лишается в глазах других индивидуальности, теряет “свое лицо“, стирается в сознании окружающих, не внося в них сколько-нибудь значимых вкладов. “Пустое место!“ — так говорят о человеке, утратившем способность персонализироваться, а пустота, как известно, своей индивидуальности не имеет.
Но, помимо индивидуального, в способности персонализации заключено и всеобщее. Оно проявляется в передаче элементов социального целого, образцов поведения, норм, психологических орудий и вместе с тем собственной активности субъекта окружающим людям.
Все сказанное позволяет содержательно охарактеризовать активность личности со стороны производства индивидом нового, которое превращается в достояние общества; здесь перед нами особый синтез надситуативной активности (как тенденции движения индивидуальной деятельности) и персонализации, синтез в широком смысле творчества и общения. Индивид, таким образом, достигает своей представленности и продолженности в других людях своими специфически субъектными чертами, полагает себя как отраженный субъект.